Племянник капитана. Сборник рассказов

И все четверо моих коллег брызнули со смеху: Старшой давился хохотом, Третий, как всегда, смеялся сквозь почерневшие зубы, Седьмой – зачинщик этой шутки, давил из себя искусственный смех. А Малой (кстати, если он самый молодой, отчего не первый или девятый?) – наш Пятый слегка улыбался, сочувственно смотря на меня. Как самому маленькому – и по росту, и по возрасту, ему чаще доставалось насмешек, чем другим в нашей пятерке, и даже немного больше, чем мне. Но парень-то он был не злой, потому и не поддержал общий хохот, и даже не скрывал жалости ко мне, единственному, как видно интеллигенту в этой компании полных склеротиков. Я, впрочем, не был исключением по части тотальной амнезии. Но манеры, словечки из определённого лексикона, выдавали во мне «шляпу». Жаль, что я оказался именно таковым. Хотя кто знает, кем я был до потери памяти? Может даже начальником?

Наступили третьи выходные, как я стал вести записи в общую тетрадь. Итак, наша пятёрка нечётных номеров рабочих Третьего уровня, уже знала:

1. Четверо из нас начали приходить в сознание около месяца назад. Номер Пятый вроде помнит себя раньше, но знает немногим больше – и то исключительно про работу в этой шахте.

2. Мы находимся в глубокой шахте, откуда на отдых и ночёвку мы не выходим на поверхность. Все окна Комнаты отдыха и наших одиночных кают (всё вместе – База, в отличие от рабочих коридоров и штолен) закрыты плотными белыми жалюзями. Попытка расковырять их не привела ни к чему: похоже на космические технологии со сверхпрочными сплавами, либо пластиком. Это композитные материалы, предположил я.

3. Наши начальники незримы. Но мы получаем команды от них прямо в наш мозг, минуя слуховой канал восприятия.

4. До момента «пробуждения» мы трудились здесь, самое малое, месяцы, если не годы (относительно Малого, последнее предположение о сроке работы – факт).

Мы послушно выполняли работу по бурению новых коридоров в толще породы. Точнее, сверлят породу наши автоматические тележки – маленькие проходческие щиты. Мы лишь нажимаем на кнопки. На старых заводах из прежней жизни, таких рабочих называли в шутку кнопкодавы.

5. Никакого высокотехнологичного оборудования кроме наших тележек, на Базе нет.

Ежедневно, кроме выходных, мы едем каждый на своей на тележке: от Базы к забою по нами же проложенному тоннелю – и вечером обратно до своих кают.

6. В любое свободное от работы время мы можем собираться в Комнате отдыха. Там кроме сломанного телевизора, нет никаких приборов, не считая бытовых: электроплитка, чайник, холодильник и микроволновая печь. Но они нам ни к чему. Всю пищу каждый номер получает в персональном пищепроводе в своей каюте. Еда как у космонавтов в тюбиках. Ее не надо подогревать и разжёвывать: вся пища стерильная, жидкая и очень калорийная. Не то чтобы особо вкусная, эта бурда быстро отбивает аппетит. Все выбрасывают тюбики в мусоропровод недожатыми даже до половины.

Каждая каюта благоустроена, так что в выходные и по вечерам мы можем, при желании, не выходить за ее пределы – и, по всей видимости, так и делали (или как раз ничего не делали в часы досуга, кроме тренировок на беговой дорожке), пока не пришли в сознание.

Как стали людьми, мы принялись устраивать посиделки и чаепития в Комнате отдыха. Никаких мысленных запретов на такой образ жизни мы не получали. Оставалось обязательным лишь вовремя выходить на работу и вовремя с нее уходить.

Каждую смену четыре раза в день я слышу голос внутри черепной коробки: «На работу!», «На обед!» Снова «На работу!» (в конце обеденного перерыва). И вечером (если в этом подземелье уместно понятие вечера) – «В каюту!»

Кстати, после работы мы хотя бы на пять минут забегаем в Комнату отдыха – отчитаться об изменениях в нашей памяти перед Старшим.

В следующую субботу я сидел во главе нашего небольшого стола, три стороны которого как обычно занимали Третий, Седьмой и Старшой.

– Мы помним только детские воспоминания. Так значит, что-то случилось в начале девяностых годов, что не даёт нам помнить взрослую жизнь. Малой, – я посмотрел на паренька, которому досталось место на диване, – наш Малой целиком вырос после девяностых, потому и не имеет никаких воспоминаний, даже детских.

– А почему ты пишешь, словно в начале двадцатого века живешь? – резко оторвал меня от тягостных раздумий Седьмой.

– Сударь, что за высокий штиль? – съязвил Старшой.

– Вроде наш – про сайты писал едва ли не в первой записи, – поддакнул Третий.

– Дак он же из образованных!!! – догадался сострить Седьмой, и дружный хохот над старой шуткой сотряс нашу подземную Базу.

***

«Я видел, как Рита медленно уходила прочь к такси по тонкому мартовскому снегу. Она обернулась и протянула руку на прощание. Я сжал ее ладонь и долго мял ее в своей руке, мечтая обнять эту женщину за плечи, но не мог, имея в виду ее друга, уже усевшегося рядом с водителем. Я хотел броситься следом, чтобы умолять остаться, но не смел этого сделать.

Вернувшись домой, меня мучила досада. Чтобы сбить это, наверное, самое мучительное чувство в мире, я за вечер четыре раза выходил в магазин.