Племянник короля

3 декабря 1789 года он вновь возвращается к вопросу о регламентированном обращении с солдатом и детально обосновывает свою точку зрения: «Армией управляют две пружины – дисциплина и любовь к подчиненным своим. Образованные офицеры умеют разумно и мягко с солдатами обращаться. Необразованные поступают сурово, жестоко и даже обременяют солдат непомерными работами. Надлежит гражданским законодательством запретить это, дабы не терять рекрута; надлежит учесть и то, что когда через шесть лет рекрут вернется в деревню покалеченный либо надорвавшийся, это явную боязнь к армейской службе среди селян вызовет, ввиду чего придется к одному средству прибегнуть: освободить эту деревню от сдачи рекрута на шесть лет».

Наступают памятные дни «мещанского бунта». Польские мещане, возбужденные известиями о победах французской революции, требуют от сейма признания за ними полных гражданских прав. По улицам Варшавы под колокольный звон тянется «черная процессия» делегатов из городов всей Польши. Президент Варшавы Декерт, банкир Барс, купец Паскалис и адвокат Менджецкий вручают королю разработанный Гуго Коллонтаем мемориал, начинающийся словами: «Настало время, когда сознание справедливости и истины вынуждает нас говорить со всей откровенностью…» Гул рушащейся Бастилии эхом отдается в Варшаве. Жена Декерта, оскорбленная в театре князем Казимежем Нестором Сапегой, резко осаживает его: «Вы бы, князь, вспомнили, что творится в Париже…» Шляхетских крикунов охватывает страх. Маршалы сейма совещаются, не следует ли вызвать народную кавалерию «для усмирения бунта». Гетман Браницкий не выходит из дому и держит наготове заряженные пистолеты. Луковский кастелян Езерский в сейме возмущается неслыханной наглостью «мещанских бунтовщиков». Добродушный Фридрих-Вильгельм II пишет Луккезини: «Ты хорошо делаешь, что незаметно и скрытно этому препятствуешь. Потому что если бы польским городам удалось обрести былые привилегии, то фабриканты из моих городов начали бы переселяться в Польшу». Большинство сейма только за признание привилегий для города Кракова, который вел себя «лояльно» и не принял участия в варшавской демонстрации.

17 декабря 1789 года во время страстных дебатов по этому поводу в сейме князь Станислав встал на сторону мещан. «Он почитал, что даровать привилегии одному Кракову – все равно как желать видеть все города несчастными и отказать им даже в том, чтобы выслушать их просьбу, – писал сеймовый обозреватель того времени. – А посему он посоветовал, чтобы для большинства городов были дарованы свободы, кои могли бы обеспечить имущество людей этого класса. К законодательству он не советовал мещан допускать, но предлагал правительству учинить то, что религия и человечность диктуют, присовокупив, что истинным материалом каждой страны есть население, на богатстве, силе и счастии коего основы государства оного зиждутся. Под конец потребовал огласить в палате мемориалы городов, каковые потом на рассмотрение правительственной депутации могли бы быть переданы».

Речь по поводу городов была последним выступлением в сейме князя Станислава. Шляхта уже по горло была сыта ненавистным «умником», цепляющимся за каждое слово и вызывающим обструкцию. Об обстоятельствах, связанных с его уходом из сейма, мы узнаем из его воспоминаний. «Поскольку было сочтено во многих случаях, что я служу препятствием палате в делах, вызывающих наибольший энтузиазм и которые вроде как бы уже предрешены, сочли необходимым выставить меня из сейма, в связи с чем мне было предписано постоянно находиться в Гродно, возглавляя там скарбовую комиссию. Я на несколько дней выехал в одно из моих имений, туда мне прислали резолюцию сейма, после которой я решил проститься с общественной жизнью. Я написал королю, что подаю в отставку, отказываюсь от всех моих цивильных и воинских должностей, так как не чувствую себя в состоянии оставаться в стране в столь важный период, не будучи депутатом сейма. Король написал мне в ответ длинное сердечное письмо, но не смог меня переубедить».