Племянник короля

В январе 1790 года князь Станислав официально передал командование пешей гвардией своему младшему кузену, князю Юзефу Понятовскому. Молодой герой, прославившийся под Сабачем, только что был принят в польскую армию в чине генерал-майора, и сейм выказал ему демонстративное расположение явно на зло князю Станиславу. Желание шляхты столкнуть младшего королевского племянника со старшим с большей очевидностью стало выявляться позднее, осенью 1790 года, когда сейм в последний раз обсуждал возможность наследования трона Понятовскими. Король писал об этом польскому послу в Лондоне Букатому: «Я сам прекратил печатные сплетни, которые сулят трон князю Юзефу. А когда на этом настаивают, я всегда подчеркивал, что достоинства князя Станислава делают его более подходящим для трона, и достоинства эти за ним признают, но отказывают теперь в популярности по разным причинам, а именно в его отказе от звания литовского подскарбия некую странную гордость усматривают, тогда как он единственно оттого отказался, чтобы не ездить в Литву, которой уже прискучил…»

Надо думать, это оправдание князя Станислава было написано дядей исключительно для внешнего употребления и сам Станислав-Август не очень-то в это верил. Ведь совершенно ясно, что князь-подскарбий отказался от общественной деятельности не потому, что «прискучил Литвой», а именно «от гордости», смертельно обидевшись на сейм. И следует признать, что на сей раз он имел для этого гораздо больше оснований, чем во всех предыдущих случаях, когда он изволил обижаться.

О жизни князя после отставки мы знаем очень мало. Известно только, что он остался в Варшаве и ежедневно обедал у короля. Из одного королевского письма мы узнаем, что князь сблизился в этот период с Игнацием Потоцким. Несмотря на тяжелые переживания, он все-таки не запускал свои личные дела. Вскоре после скандала в сейме он купил сразу два больших земельных участка в Варшаве на Краковском Предместье – у Сангушко и Соболевских, а 4 июня 1790 года его видели в национальном театре на гастролях композитора Фиалм и виртуоза Гельмингера, которые «выполняли двойной концерт на гобоях». Концерт, вероятно, понравился князю, поскольку он пригласил Гельмингера к себе на службу.

Первое более или менее обстоятельное упоминание в «Souvenirs» относится к 3 мая 1791 года. «Был у короля в день принятия конституции. Царил небывалый энтузиазм. Депутаты, сенаторы, королевские министры были окружены дамами. Присутствующие при виде меня приблизились ко мне и дружным хором твердили. „Ах, как много вы, князь, потеряли, что не были на сессии. Вы бы видели народ на вершине счастья и восторга“. Я на это ответил им: „Мне хотелось бы, чтобы это счастье и восторг были вечными. Разрешите мне, однако, заметить, что если вы были дворянами сегодня утром, то не известно, являетесь ли ими сегодня вечером. Ведь в этой конституции сказано, что каждый, располагающий доходом в несколько дукатов, признается со всей семьей и потомством дворянином. Таким образом, передавая эту сумму из семьи в семью, можно – не потеряв из нее ни гроша, – привести в благородное состояние население всей Польши“. Тогда все стали кричать, что в конституции не может быть чего-либо подобного. А великий коронный маршал Мнишек подошел к королю и позволил себе попросить объяснения по этому случаю. Король с невозмутимо смиренным видом, часто вынужденным в его положении, кивнул головой и подтвердил, что подобное узаконение в конституции было. Когда королевское подтверждение разошлось по салону, я позволил себе высказаться со всей искренностью. Вот кому народ вверил свою судьбу: людям, которые принимают законы величайшего значения, даже нимало их не уразумев. Никто не осмелился ни прервать меня, ни возразить».

Это выступление князя Станислава против дорогой каждому поляку конституции 3 мая требует некоторого комментария. На основании того, что мне известно о князе и что я старался показать в этой книге, осмелюсь утверждать, что старший племянник короля не был – и не мог быть противником основных социальных и политических положений, содержащихся в конституции. Это вполне ясно доказывает его многолетняя сеймовая и общественно-реформаторская деятельность, об этом говорят его смелые высказывания в беседах с Екатериной и Репниным. Позиция его по вопросу о мещанском сословии была почти равнозначна позиции майских реформаторов. Взгляды его по крестьянскому вопросу отличались большей смелостью и большей решимостью, нежели конституционные решения. Путь князя Станислава к конституции 3 мая был более естествен и более последователен, нежели путь, скажем, Изабеллы Чарторыской или Казимежа Нестора Сапеги, не говоря уже о прочих польских магнатах, которые примкнули ко всеобщему народному энтузиазму лишь в последний момент, под давлением общественного мнения.