Плененная королева

Несмотря на свои опасения, Алиенора обнаружила, что работать с Томасом легко, а присущая ему кипучая деятельность восхищала ее. Бекет учитывал мнение Алиеноры в самых пустячных мелочах. Что предпочитает мадам королева – эту камчатную ткань или этот шелк? Какие канделябры в часовню заказать – серебряные или золотые? Может быть, ее трон высоковат и следует подставить к нему скамеечку? Нравится ли ей балдахин? Алиенора была человеком справедливым и не могла не признать, что Бекет не давал ей поводов к неудовольствию.

И все же… не нравился он ей. Что-то в этом человеке отталкивало ее. Что-то такое, чего Алиенора не могла определить. Ей и самой это казалось странным, потому что у Бекета было красивое, с точеными чертами лицо, а она всегда симпатизировала красивым мужчинам. Но в присутствии королевы в нем появлялась какая-то холодность, которой не замечалось в обществе короля. И еще Алиенора понимала, что при всей его вежливости он питает к ней антипатию. Возможно, Бекет ощущал неприязнь со стороны королевы, и это было неудивительно, ведь в его обществе – в отличие от общества большинства других людей – она не чувствовала себя непринужденно. Но Алиеноре думалось, что за этим кроется нечто другое… Они словно были соперниками.

Вскоре ей стало казаться, что Бекет находится в таких же отношениях с королем, в каких Иосиф находился с фараоном[37].

– Уж слишком он аккуратен в ведении дел, – осторожно сказала она.

Нужно было проявлять осмотрительность, потому что король не терпел никакой критики в адрес своего друга. Алиенора не стала добавлять, что, по ее мнению, Бекет своекорыстный тип, умеющий манипулировать людьми, и кое-какие его качества вызывают у нее неприязнь, но какие именно – она и себе толком не могла объяснить.

– Разве это плохо? – спросил Генрих. – У Томаса выдающиеся таланты и море энергии, которую он готов потратить, служа мне.

– Он тщеславный и честолюбивый, – гнула свое Алиенора. – Наш добрый архиепископ считает его поборником Церкви, но, на мой взгляд, для церковника Бекет слишком светский человек.

– Ну и пусть он будет моим поборником! – с вызовом сказал Генрих.

С тех пор Бекет именно этому и посвящал себя: служил новому хозяину во всем, стал для него незаменимым. И Генрих быстро проникся к нему любовью – к человеку на пятнадцать лет старше его. Да что там говорить, Бекет все больше порабощал его, и король относился к нему как к брату и, может быть, думала Алиенора, нашел в нем замену отцу, которого так любил.

– Если вы хотите знать мое мнение, – сказал, ухмыляясь, брат Генриха, тот самый несносный Жоффруа, – в этой дружбе есть что-то неприличное.

Они сидели за обеденным столом в Бермондси и смотрели, как Генрих и Бекет оживленно разговаривают с группой молодых баронов. Любовь короля к новому другу проявлялась и в его открытых манерах, и в теплом взгляде, и в движениях. Алиенора, которую трудно было выбить из колеи, яростно набросилась на Жоффруа.

– Это абсурд! – зашипела она. – Король во всех смыслах образец мужчины – уж я-то знаю!

Но той ночью в одиночестве своей спальни – Генрих все еще пьянствовал с Бекетом и дружками – Алиенора мучилась, вспоминая слова Жоффруа, хотя и отвергла их с ходу. Неужели полный жизненных сил мужчина, который предыдущим вечером страстно, не меньше трех раз отымел ее и который хвастался своими предыдущими связями с женщинами, неужели такой мужчина вдруг проникся неестественным влечением к другому мужчине? К этому злокозненному Бекету? Нет, немыслимо.

Мыслимо или немыслимо, но вот она лежит здесь и мучается. Алиенора слышала о мужчинах столь похотливых и столь безнравственных, что они готовы были совокупляться со всем, что движется, – с мужчинами, женщинами, детьми, даже с животными. Но не могла поверить, что Генрих настолько погряз в распутстве и может пасть так низко. А если послушать утверждения более строгих клириков, то мужчины, предающиеся такому блуду, прокляты во веки вечные, как на небесах, так и на земле. Люди теперь не так терпимы, как в прежние времена, и Алиенора слышала о нескольких несчастных, которые за этот грех были сожжены на костре как еретики. Она не могла себе представить, что ее муж из таких. Или что он делает что-то заслуживающее такого наказания.

Но сомнения оставались. Когда Генрих, пьяный, нырнул наконец в ее постель, Алиенора в отчаянии воззвала к нему:

– Генри, ты опять допоздна сидел с Бекетом? – Голос ее звучал надрывно, ворчливо.

– Ну а если и так? – пробормотал он непослушным языком. – Томас – мой друг. Он остроумный человек. Мы хорошо поговорили.

– Ты проводишь с ним слишком много времени, – посетовала она. – Люди начинают говорить.

– Завидуют, – пробормотал Генрих.

– Дело не в этом, – с нажимом проговорила Алиенора.

– А в чем? – Генрих выставил вперед челюсть.

– Люди говорят, что эта дружба неприлична.

– Что?! – взревел Генрих. – Это кто же говорит? У кого такой извращенный ум? Да я его повешу, я его…

– Это Жоффруа говорит, – сказала Алиенора.