Плененные страстью

Все ее мысли были только о теле Годрика на ней, о его губах на ее, о сладких поцелуях, таких, как утром у озера. Выбросит ли она когда-нибудь из головы эти воспоминания? Хотелось ли ей этого?

Как только ланч закончился, Эмили вскочила со своего стула. Мужчины с беспокойством посмотрели на нее.

– Прошу прощения! – Девушка ринулась в свою комнату. Это было единственное место, где она чувствовала себя в относительной безопасности и могла спрятаться, борясь с непрошеным желанием к своему похитителю.

Взобравшись на огромную кровать, она свернулась клубком у изголовья, прижав подушку к груди. Тепло разлилось по всему телу, ей нужно побыть одной, чтобы успокоиться.

На пороге появился Эштон, его широкие плечи заняли весь дверной проем.

– Нельзя ли оставить меня в покое хоть ненадолго? – потребовала она.

Комната, казалось, уменьшилась, когда он вошел. Каждое его движение было грациозным, однако она чувствовала, что он выверял любое свое действие. Подойдя к туалетному столику, Эштон провел пальцем по деревянной поверхности, потом прикоснулся к серебряному гребню. Подняв его, начал внимательно рассматривать украшение.

Он был самым элегантным из бунтарей, и все же, несмотря на слабо скрываемую силу, в нем сквозила уязвимость. В его глазах, в том, как они смягчились при взгляде на нее.

Как будто прочитав ее мысли, Эштон опустил гребень и облокотился на спинку кровати. Скрестив руки, внимательно посмотрел на нее с немым вызовом, но не угрозой.

– Я не собираюсь убегать, – сказала она. «Не сейчас».

Уголки рта Эштона приподнялись.

– Ты слишком умна для этого.

Но он остался там же, где стоял. Она тяжело вздохнула.

– Мне удивительно, что ты еще не спросила меня о нем, – таинственно произнес Эштон.

– Не спросила о ком?

– О Годрике.

– О, ты должен простить меня, – ее голос звучал легко, но в нем чувствовалась ирония. – Мое обычное любопытство затухает, когда меня удерживают против моей воли.

Эштон не обратил внимания на ее сарказм.

– Тебе бы хотелось узнать о нем?

– Да.

Лучше бы она не отвечала. Последнее, в чем нуждалась Эмили, – это чтобы Эштон думал, будто она интересуется Годриком, ведь если он расскажет герцогу, то ей еще сложнее будет противостоять приставаниям мужчины.

– У Годрика была тяжелая жизнь, хоть он и герцог. Его мама умерла, когда ему едва исполнилось шесть лет.

– Он говорил мне, – сказала Эмили.

– Сомневаюсь, что он рассказал тебе все. – Последовала пауза, как будто Эштон почувствовал боль Годрика. – Смерть опустошила его отца, и он начал выпивать. А пьяным становился жестоким.

– Он обижал Годрика? – Эмили повернулась лицом к Эштону, ее замешательство и смущение исчезли. Их место полностью заняли мысли о трагической жизни герцога.

– Часто. Годрик знал палку лучше, чем любой из моих знакомых парней в Итоне. Он всегда смеялся, когда его профессорá угрожали выпороть его.

– Но я видела спину Годрика. На ней нет шрамов.

– Удары палкой, если делать это умело, не ранят кожу, лишь оставляют синяки и сломанные кости. Отец Годрика был в том мастером.

При этих словах Эштона она ощутила боль и сочувствие. Ее никогда не били и даже не шлепали. В принципе, Эмили была послушным ребенком. Но в девять лет оказалась свидетелем избиения соседского мальчишки, и его крики до сих пор эхом отзывались в ее кошмарах. Она и представить не могла, что с высоким сильным герцогом в детстве обращались так жестоко. Что он чувствовал? Если единственный оставшийся в живых родитель избивал его из-за отчаяния и злости от потери женщины, которая связывала их.

Эмили повезло – она не знала такого обращения, а услышать, что боль и мучения сопровождали детство Годрика, – все равно что надышаться дымом. Она сожалела, ведь Годрик страдал так, как не должен ни один ребенок.

– Как же вышло, что он вырос мягким человеком, по крайней мере, чаще является таковым? – спросила Эмили.

– Это у него от матери, больше сострадания, чем грубости. Он мог стать жестоким, как его отец, но вместо этого превратился в защитника оскорбленных. Ты и сама была свидетелем его доброты.

Проигнорировав это, она попыталась сменить тему разговора:

– Тогда к чему это похищение? Где было его сострадание, когда вы все схватили меня, бросили на землю, опоили той ужасной настойкой опиума! Это было жестоко, очень жестоко. Почему он просто не встретился с моим дядей?

– У него нет доказательств преступления твоего дяди, кроме того, что он потерял деньги. Насколько я знаю, он дал твоему дядюшке доступ к его инвестиционному счету.

– Могу ли я спросить, куда вкладывались эти деньги?

Эштон улыбнулся с долей сарказма и удивления.

– Там не было ничего такого ужасного, как ты могла подумать. Он с твоим дядей вложил деньги в несуществующий серебряный рудник.

– Разве он не может доказать это? Заявить, что такого рудника нет?

– Имеется участок земли, где когда-то добывали серебро, но он уже не приносит прибыли. Инвестиционные бумаги привязаны к этой земле. Единственное доказательство – сумма, которую Годрик заплатил твоему дяде, полностью исчезнувшая.