Пленник дуба

«Как она похожа на Игрейну! Я слыхала множество шуток о Моргаузе и сама смеялась над ними, но теперь я могу поверить, что молодого Ламорака действительно связала с ней любовь, а не честолюбие!»

Моргауза была крупной, рослой женщиной; ее густые рыжие волосы, нетуго заплетенные в косы, спускались на зеленое платье — просторное одеяние из шелка, расшитого жемчугом и золотыми нитями. В волосах у нее мерцал узкий венец, украшенный сверкающим топазом. Гвенвифар протянула руки ей навстречу и обняла родственницу.

— Ты так похожа на Игрейну, королева Моргауза. Я очень любила ее, и до сих пор часто думаю о ней.

— В молодости я бы просто взбеленилась от таких слов, Гвенвифар. Я до безумия завидовала своей сестре — ее красоте и тому, что столь многие короли и лорды готовы бросить все к ее ногам. Теперь же я помню лишь то, что она была прекрасна и добра, и мне приятно слышать, что ее до сих пор помнят.

Моргауза повернулась, чтоб обнять Моргейну, и Гвенвифар заметила, что Моргейна попросту утонула в объятиях родственницы, что Моргауза прямо-таки высится над нею… «С чего вдруг я испытывала страх перед Моргейной? Она же всего лишь малявка, королева незначительного королевства…» Моргейна была одета в скромное платье из темной шерсти; единственными ее украшениями были витая серебряная гривна и серебряные браслеты. Ее темные волосы, все такие же пышные, были заплетены в косы и уложены венцом.

Артур подошел, чтоб обнять сестру и тетю. Гвенвифар взяла Галахада за руку.

— Садись рядом со мною, родич.

«О, именно такого сына я должна была родить Ланселету — или Артуру…»

Когда они уселись за стол, королева сказала:

— Теперь, когда тебе представилась возможность получше узнать своего отца, ты убедился, что он не святой, как выразилась Моргейна, а всего лишь очень хороший человек?

— О, но что же тогда — святой? — спросил Галахад. Глаза его сияли. — Я не могу думать о нем как об обычном человеке, леди, — ведь он, несомненно, стоит куда выше. Он — сын короля, и я совершенно уверен, что если бы трон переходил не к старшему сыну, а к лучшему, именно он правил бы сейчас Малой Британией. Счастлив тот человек, для которого его отец является и его героем, — сказал он. — Я успел немного поговорить с Гавейном — он ни во что не ставит своего отца и почти не вспоминает о нем. Но о моем отце все говорят с восхищением!

— Ну что ж, в таком случае, я надеюсь, что ты всегда будешь видеть в нем безупречного героя, — сказала Гвенвифар. Она посадила Галахада между собою и Артуром, как и подобает сажать усыновленного наследника королевства. Артур пожелал посадить рядом с собой королеву Моргаузу. Следом сидел Гавейн, а за ним — Увейн; Гавейн был дружен с молодым рыцарем и покровительствовал ему, как некогда Ланселет покровительствовал юному Гарету.

За следующим столом сидели Моргейна со своим мужем и другие гости; все они были родичами, но Гвенвифар не могла толком разглядеть их лица. Она вытянула шею и сощурилась, пытаясь рассмотреть их, — потом выбранила себя (она знала, что становится некрасивой, если щурится) и потерла лоб. Неожиданно ей подумалось: может, давний, преследующий ее еще с детства страх перед открытыми пространствами порожден всего лишь ее плохим зрением? Может, она боялась окружающего мира лишь потому, что не могла как следует его разглядеть?

Она спросила у Артура через голову Галахада — тот ел со здоровым аппетитом юноши, все еще продолжающего расти:

— Ты попросил Кевина отобедать с нами?

— Да, но он передал, что не сможет прийти. Поскольку он не может сейчас находиться на Авалоне, возможно, он как-то сам отмечает святой праздник. Я приглашал также епископа Патриция, но он служит в храме всенощную. Он будет ждать тебя к полуночи, Галахад.

— Мне кажется, что посвящение в рыцари чем-то сродни принятию священнического обета, — звонко произнес Галахад. Как раз в этот момент разговоры среди гостей утихли, и голос юноши разнесся по всему залу. — И тот и другой клянутся служить людям и Богу, и поступать по справедливости…

— Что-то в этом роде чувствовал и я, — сказал Гарет. — Дай тебе Бог всегда так думать, парень.

— Я всегда хотел, чтобы мои соратники были преданы справедливости, — сказал Артур. — Я не требую от них благочестивости, но надеюсь, что они всегда будут благородны.

— Возможно, — сказал Ланселет, обращаясь к Артуру, — нынешним юношам предстоит жить в мире, где легче будет вести себя благородно.

Гвенвифар показалось, будто в голосе его прозвучала печаль.

— Но ведь ты и так благороден, отец! — воскликнул Галахад. — Повсюду твердят, что ты — величайший из рыцарей короля Артура.

Ланселет смущенно рассмеялся.

— Ну да — как тот герой саксов, что оторвал руку чудищу, выходившему из озера. Мои слова и деяния превратили в песни, потому что истинная история недостаточно интересна, чтоб рассказывать ее зимой у очага.

— Но ведь ты же вправду убил дракона — разве нет? — спросил Галахад.