Пленник моря. Встречи с Айвазовским

Милостивый государь, Алексей Романович! Так как завтра я должен исповедываться, и чтобы уменьшить свои грехи, сегодня спешу к Вам писать. Это непростительно, что до сих пор не писал к Вам. Что же делать – это один из моих недостатков, от которого трудно отвыкать, – все откладывать. Кроме сильных впечатлений [от] моментов природы, [после] которых с нетерпением жду той минуты, в которую начну писать, а в прочих случаях признаюсь сам, что очень неаккуратен, нечего делать. Вам есть много чего писать, если только успею. Сколько перемены в моих понятиях о природе, сколько новых прелестей добился и сколько предстоит впереди, которые теперь кажется скрываются за золотистым горизонтом, к которому много времени нужно, чтобы дойти. Здесь не близок горизонт, или лучше сказать, зрачок природы, тут с вершин гор выше облаков я наблюдал природу, и горизонт уже не оканчивается в 20-и верстах от меня, как на севере, а на 200 и на 300 верст есть куда углубляться и зрение Ваше уже не столкнется, как у Вас на севере, с чухонскими лайбами, а здесь и линейные корабли, чуть заметные сквозь облака, которые трутся по морю и составляется целый пейзаж из облаков, и все это под Вами. То-то наш Крым!

Уже более двух месяцев, как я отправил пять картин в Петербург на имя Зауервейда и до сих пор никакого известия не имею о них, получены или нет. Вы, верно, видели, так Вам и описывать нечего, а у меня теперь еще четыре больших готовы на следующие сюжеты: 1) «Ночь на южном берегу». 2) «Буря у Генуэзских развалин в Феодосии». 3) «Вид царской Ореанды» и четвертая начата «Вид Севастополя с военными судами», вот и контур: № 1 «Ночь» – два аршина длины, № 2 «Буря в Феодосии утром», – три аршина длины, № 3 «Вид царской Ореанды» – два аршина длины и еще есть 3 картины. Эти все Вы увидите в Петербурге в августе и на всех этих картинах много фигур, как я наметил. Вот Вам и отчет отдал об моих занятиях. Я живу в Феодосии вместе с родителями. У нас уже весна и петрушки много, только не в оранжереях. Прошу передать мое нижайшее почтение Александре Алексеевне, Роману Алексеевичу, Нине, Александре Ивановне и прочим знакомым. Как бы Вы меня обрадовали, если б несколько словечек написали и Ваше мнение о посланных моих картинах. Адрес просто: в Феодосию, Ивану Константиновичу Гайвазовскому. Итак прощайте, скоро я опять буду писать к Вам.

С истинным почтением и душевной преданностью имею честь быть покорнейшим слугой.

И. Гайвазовский.

Письмо А. Р. Томилова И. К. Айвазовскому с отзывами о его картинах.

[1839 г. ]

Не мог я дождаться, любезный Иван Константинович, чтоб ты вспомнил меня в Крыме и откликнулся бы о чувствах и быте твоем на родине! Любя тебя, я очень дорожу знать, сколько можно подробнее, о тебе, знать не только о том, что ты делаешь, но и о том, что с тобою делается? Какое впечатление производит на тебя прекрасная твоя родина – Крым? Имел я вести, что ты жив и здоров, чрез Штернберга, чрез князя Херхеулидзева,[62] но этого слишком для меня мало. Александр Иванович Казначеев, в бытность его здесь, утешил меня рассказом о приезде твоем, о том, как ты открывал жадные глаза твои на красоты крымской природы и как томились помыслы твои, чтоб передать восхищавшие тебя чувства. Тогда я пожалел только, что не на первом месте ты остановился, что не первые впечатления принялся ты передавать.

Новость – неоцененная пружина к чувству изящного, которое не состоит в том, что видел, а в том, как видишь. Коль скоро новость оживила, подняла чувствия поэта, художника, он должен спешить, чтобы свежие, живые впечатления переложить на бумагу или на холст. Тогда, хотя бы и средства его были недостаточны, но все-таки останется хоть милое лепетание, в котором более или менее отразится красота его чувства. Эта красота есть необходимое зерно к произведению изящного, ибо в картине восхищает нас не предмет рассказанный или изображенный, а свежесть, живость и, наконец, верность рассказа или изображения. Сколько раз видал я, как от самовара потеют окна и как по ним чертят имена, это не оставляло в памяти моей ничего приятного; но рассказ Пушкина в «Онегине» о простейшей этой встрече так приятен, что всегда с особым удовольствием вспоминаю его Татьяну:

Задумавшись, моя душа
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель О да Е.