Пленник реторты

Давка усиливалась. Ров уже забился копошащимися телами вровень с настилом моста. По телам бежали, ползли, перебирались… С одной стороны рва — на другую. Туда. И обратно. Бестолковые метания вперед-назад, назад-вперед окончательно сбивали с толку. Нидербуржцы утрачивали способность соображать, а воротные створки, плотно прижатые вопящей массой к стенам — запираться. Подъемные мосты, облепленные людьми, становились совершенно неподъемными, и всадники Чернокнижника успевали подскакать прежде, чем ворота закрывались вновь.

Оберландцы загоняли перепуганных и большей частью безоружных (мало кто из бюргеров, стремившихся покинуть город, осмеливался браться за оружие) нидербуржцев обратно за стены. Не церемонясь загоняли — словно скотину на бойню. Кого — понукали грозным окриком, кого — теснили конем, кого — охаживали плетью. Самых упрямых и непонятливых доставали клинком или острием копья.

Горожане выли. Пятились. Отступали.

Всадники змеиного графа — наступали. Перегораживали улицы, примыкавшие к стенам.

В западных воротах кто-то все же сумел обрушить внутренние решетки перед самыми мордами оберландских лошадей — на головы теснившихся в арке нидербуржцев. Сброшенные решетки на время задержали конницу маркграфа. Но это уже не меняло ровным счетом ничего. От одних запертых ворот мало толку, если трое других — нараспашку.

Город уже пал. И город был обречен.

По извилистым улочкам со звоном и грохотом двигались големы. Под тяжелой поступью стальных великанов крошились дощатые настилы и камни мостовых. Брошенная горожанами утварь втаптывалась в грязь. Люди, собаки и скот, сдуру либо со страху выскакивавшие под железную руку, гибли. Тела убитых големы отшвыривали в канавы для нечистот.

Меж высоких — в два-три этажа — домов носились, разгоняя толпы нидербуржцев, оберландские всадники. Пехота Чернокнижника сноровисто расчищала проходы, заваленные скарбом и перегороженные перевернутыми повозками переулки.

Пожаров и грабежей пока не было. Массовых избиений и резни — тоже. Под мечи попадали лишь те, кто не успевал убраться с дороги, кто вольно или невольно мешал стремительному и неумолимому продвижению чужаков.

Оберландские отряды действовали, видимо, по заранее оговоренному плану. Воины змеиного графа — и живые, и механические — быстро и ловко делили захваченный город на части, словно нарезали гигантский пирог.

В первую очередь оберландцы отсекли и окружили кварталы мастеровых, где уже начиналась охота за ремесленниками. Неудивительно. Хорошие умельцы вроде вареного Мартина могли пригодиться Лебиусу, а Нидербург всегда славился своими мастерами.

Часть вражеской конницы и около двух десятков големов кратчайшим путем добрались до небольшого бургграфского замка в самом центре города, где заперлись несколько знатных семейств с верными слугами. Здесь под конец штурма даже вспыхнуло слабое запоздалое сопротивление, подхлестнутое, впрочем, не столько воинской доблестью, сколько отчаянием и безысходностью. Големы взломали ворота городской цитадели и при поддержке оберландских рыцарей перебили немногих сопротивлявшихся — без труда, без жалости и без потерь со своей стороны.

На городские стены, превратившиеся теперь в огромный загон для обезумевшего двуногого скота, тоже уже взбегали расторопные воины Чернокнижника, так что Дипольду пришлось покинуть бомбардную нишу, поспешно спуститься вниз и искать новое укрытие. Увы, ничего подходящего найти не удалось. Не хватило времени.

Благополучно миновав пару-тройку опустевших кварталов, пфальцграф, прятавший лицо под инквизиторским капюшоном, вдруг очутился на пути вопящей толпы. Толпа подхватила, понесла…

С десяток всадников и пара грохочущих металлом големов гнали ополоумевших нидербуржцев по кривым городским улочкам. И — свернуть некуда! И все двери на пути, как назло, заперты! И окна — слишком высоки — не достать! И проулки — перекрыты! Справа — оберландские щитоносцы. Слева — поваленная набок повозка. А там вон — со стороны развилки — на толпу надвигается еще один голем с занесенным мечом.

Все! Нет более никакой возможности вырваться, спастись…

Да и слепая толпа держит, будто тисками, вертит, влечет, волочит за собой.

И…

Выплескивает, вышвыривает… ага! на знакомую рыночную площадь — некогда просторную, а ныне переполненную людьми, гудящую, кричащую, стенающую и плачущую. Оцепленную неподвижными големами, пешими латниками-копейщиками и гарцующими всадниками на сытых крепких лошадях. Здесь, на этой самой площади, Дипольд совсем недавно одним взмахом меча решил вопрос о нидербургских бомбардах.

А какой вопрос намерен сейчас решать на городском торжище Альфред Оберландский? И — как решать?