Пленник стойбища Оемпак

— Мы вроде бы управляемся. Может, еду готовить? Так это не проблема.

— Все равно я рада. Там надоело — одни старики… Ворчат только. Давайте я зашью вашу куртку, разве можно так ходить?

Ждан забыл об антенне и целый час слонялся между палаткой и санями. Омрувье с Векетом перемигивались, загадочно улыбались.

— Теперь его отсюда целая эскадра не вывезет, — решил вслух Векет.

— Не знаю, не знаю. Ты… это, забрось-ка подальше антенну…

Обедали на вольном воздухе. Ждан сидел в заштопанной куртке, имел вид серьезный и важный. С расстановкой и веско говорил о вверенной ему совхозной технике, вспомнил Москву и училище. Как обычно, в оставленную кастрюлю тотчас ткнулись мордами псы, дружно зачавкали. Раньше на это никто не обращал внимания, да и Векет сразу всех заверил, что накануне рикорином выводил у псов каких-то микробов. «А так у них ничего не может быть, — равнодушно заключил он. — Чистейшие организмы тундры! Это люди травят себя никотином и алкоголем…» Псы вылизывали кастрюлю до алюминиевого блеска.

Однако сейчас Ждан неожиданно для всех рявкнул: «Э-эк! Эк!» Псы замерли, но морды от кастрюли не подняли.

— Чего ты? — искренне удивился Векет.

— Гигиена, — односложно ответил, смутившись, Ждан и посмотрел на Аню.

— Одичали вы совсем. Ждан прав.

Омрувье тут же трахнул посохом по кастрюле — псы отскочили и сели невдалеке, облизываясь.

— Гигиена, — согласился бригадир. — Я об этом и не подумал.

После обеда с таинственным видом куда-то заспешил Олег Кергият.

— Не пойму, куда он все время исчезает, — сказал Векет. — Вано, ты не знаешь?

Вано сквозь дремоту пробормотал что-то невнятное. Омрувье, посмотрев на лежащего тракториста, задумчиво произнес:

— Я только благодаря Вано уяснил смысл слова «лентяй». На нашем языке звучит точнее: «Человек, постоянно греющий свои бока».

Все рассмеялись.

— Может, побиноклим? — предложила Аня Ждану.

— Что? — не понял механик.

— Ну, побиноклим. С этой сопки, наверное, хорошо биноклить.

Векет услужливо протянул свой бинокль.

— Не потеряйте. В первый год после армии я потерял восемь штук. Потом перерыв был…

Ждан взял карабин.

На вершине Сторожевой сопки они увидели сложенный каменный барьер. Краснел мох, росла трава, похожая на овес.

— Ой! — воскликнула Аня. — Смотри!

У ног Ждан разглядел вросшую в мох деревянную чашу. Возле проросшего стебелька белели остатки яичной скорлупы.

— Гнездо! — прошептала девушка.

Чаша не хотела расставаться со своим кусочком земли, с которым она срасталась, быть может, не один десяток лет. Ждан осторожно поднял находку. Чаша была вырезана не то из корня, не то из крупного сучка дерева. По ободку вился неясный орнамент, сохранилась часть удобной ручки. Чашу скорее следовало бы назвать ковшом.

— Наверное, кто-то приносил воду, — предположила Аня. — Может быть, раненому воину.

Ждал понюхал ковш, словно собираясь испить из него водицы. Пахло сырым мхом и вечностью.

— Возьмем в школьный музей? У меня есть старинное копье, стрелы…

Лежа рядом, они долго рассматривали в бинокль простирающийся перед ними огромный мир гор, озер и рек. Это напоминало воздушное путешествие. Сизые изгибы гор, зубчатые силуэты каменных останцев, похожих на башни средневековых замков, колышущихся в зыбких потоках воздуха, далекие долины и мрачные ущелья.

— Красота! — восхищенно проговорил Ждан, передавая бинокль девушке. — Никогда не думал, что здесь так прекрасно.

— Ой, смотри, кого вижу! — вскрикнула Аня, не отнимая бинокль от глаз. — Это же Олег! Как интересно… На, смотри.

Почти вплотную Ждан увидел сосредоточенное лицо Олега. Сидя, он привязывал к ногам большие плоские камни. Потом встал, потоптался на месте, тяжело побежал по кругу.

— Неужто свихнулся?

Аня рассмеялась:

— Это древний способ тренировать ноги. Человек потом бежит по тундре словно олень. Но! — Аня подняла палец. — Этого никто не должен видеть. Иначе засмеют.

Олег все кружил и кружил с камнями на ногах.

— Теперь понятно, почему он все время бежит впереди трактора. Мне тоже надо потренироваться. — Ждан посмотрел в близкие иссиня-черные глаза девушки и снова поразился их таинственной красоте.

Внизу у палатки Омрувье с Векетом смотрели на Сторожевую сопку и высказывали всякие предположения.

— Думаю, не придется больше связывать парня.

— Хорошо бы после летовки, вернее, после забоя, отгрохать свадьбу на весь Энмыгран. Мы с Софьей, пожалуй, им пуховое одеяло подарим. Под пуховичком, говорят, близнецы рождаются…

— А я, так и быть, выделю оленей, помогу новую ярангу в нашем стойбище поставить.

— Как бы не так! Будут они, интернатские, жить в твоей яранге.

Омрувье досадливо сплюнул:

— Надо — дом построим. Я хочу, чтобы парень снова полюбил тундру, чтобы в моем стойбище семья молодая появилась, чтобы старики с внуками возились… Дети — это радость и жизнь стойбища!

— Иная сейчас жизнь, Омрувье. Правильно твоя Люба говорит. Вон в космос забрались, к нашим умершим предкам… А ты про ярангу, тундру…