Пленник волчьей стаи

Стадо уже почти пять десятков дней и ночей обитало на одном месте. Снег повсюду был вытоптан, изрыт копытами оленей, и ягеля стало совсем мало. Олешки начали худеть, и Киртагин еще два дня назад решил перекочевывать на новое место. Пастухи снимали капканы, чинили нарты, женщины выделывали шкуры. Сегодня как раз и намечалась перекочевка на новое место, но пропажа Атувье все нарушила. Вернувшись к вечеру, усталые, голодные пастухи сидели возле костра в большом чуме и ждали, когда сварится мясо: Киртагин велел забить своего молодого жирного оленя.

Огонь весело лизал темный, заросший слоем жира и сажи котел, а вокруг молча сидели хмурые, измученные долгой ходьбой пастухи, дымя трубками. В чуме было тихо — беда не любит шума. Только женщины, хлопотавшие с ужином, иногда перебрасывались словами, да и то почти шепотом. Даже детишки Ивтагина, четырехлетняя дочка и двухгодовалый сынишка, похожие на медвежат в своих меховых комбинезонах, и те сидели притихшие, словно мышки: дети тоже чуяли беду.

Пастухи курили трубки, уставившись на огонь, и каждый думал-гадал, что же все-таки случилось с Атувье. Убить его никто не мог. Уже много лет, как между родами установился мир, и кровь мести больше не проливалась в этих краях. Может, медведь-шатун подмял его под себя? Это возможно — ведь у Атувье нет ружья. Все собирался купить винчестер у Вувувье. Вон соболей и лисиц уже немного припас. А может, его задавил снег на склоне сопки? Такое тоже могло случиться. Если сорвется с вершины снежная река — никто не может спастись, если она догонит.

- Мы подождем Атувье здесь еще три дня и три ночи, — наконец сказал Киртагин и снял чаут, который все еще висел у него через плечо. — Если он не вернется через три дня и три ночи, тогда кочевать будем.

Пастухи уважительно посмотрели на старшего. Все-таки у Киртагина сердце не черный камень. Все помнили, как приехавший недавно Вувувье сильно ругал Киртагина за то, что тот долго велит держать стадо на одном месте, отчего олени становятся совсем худыми. Однако зря Вувувье ругался, совсем зря: ягеля пока и здесь хватало. А начни рано перекочевывать — сколько напрасно и времени, и сил потеряешь. Зимняя кочевка не летняя. Тяжелая кочевка. Глупый Вувувье знает, как торговать, и совсем оленного дела не знает. Эх-эх, нелегкая жизнь у того, кто беден...

- А может, Атувье кала заманил в сопки? — подал голос темный, глуповатый пастух Татко. — А, Киртагин?

Кала не летает, а ходит. Ты видел его следы? — усмехнулся Киртагин.

- Не-ет, — пробормотал Татко.

- Эй, Нутен, ты бросила корешков в котел? — спросил свою толстую краснощекую жену Киртагин, чтобы прекратить нехороший разговор. Тем более что пора было уже укладываться спать. А спать надо ложиться с легкой головой, чтобы дурной сон не приснился.

Снег падал всю ночь. И всю ночь брел Атувье по следу шедших впереди волков. За ним двигались еще двое — его охрана. Иногда эта пара вырывалась вперед, а ее место занимали другие два волка — из тех, кто шел впереди: так «охранники» отдыхали, идя по тропе, проложенной их сородичами и человеком.

К рассвету Атувье сильно устал. Пот заливал глаза, солонил губы. Пустой желудок просил еды. Когда становилось уж совсем невмоготу, Атувье садился в снег и закрывал глаза. Но долго сидеть не давала охрана: едва Атувье начинал засыпать, как у самого уха раздавалось злобное рычание, от которого по всему телу пробегала дрожь. Приходилось вставать.

Пастухи-оленеводы — ходоки известные. Пожалуй, им нет равных в мире. И все же к рассвету Атувье так выдохся, что от усталости перестал бояться волков. Ему больше не хотелось жить, потому что из тела ушла вся сила. Споткнувшись в очередной раз, он упал и закрыл голову руками.

Волки приблизились к нему и громко зарычали. Атувье с трудом поднял голову. Рядом сидел вожак стаи.