Пленник железной горы

– Доставайте из погребов,
Подымайте на белый свет
Грозное оружье боев,
Грозную стальную броню!
С древних лет я оружье ковал,
Для мести ожесточал,
Великими чарами заколдовал,
Так и рвется на битву оно…

Кузня плывет у меня перед взором. Исчезает. Игрушечное копьецо, приплясывая, мечется по белой бересте. Из острия сочится черная кровь. Пятнает бересту, выстраивает боевые порядки значков-муравьишек. Значки на миг застывают, а потом, как и положено муравьям, шустро бегут прочь. Сливаются в сплошной поток, ныряют за край берестяного листа, падают в жадную пустоту. Там дрожат отсветы далекого пламени. Там стрекочут зубчатые колеса в недрах вертлявой горы.

Из пустоты возникает медная пластина, подсвеченная сполохами. Муравьи валятся на нее, облепляют, будто желанное лакомство. Вгрызаются в гладкую медь, заново образуют ровные ряды, как на бересте. Стена бездны раскрывает стальные губы, пластина исчезает в узкой щели рта. Вспыхивают бельма – пялятся, сочатся мертвенным светом Мира Духов.

В бельмах – рисунки.

Меч. Миг, и меч расслаивается, рождает из себя бесчисленное множество мечей. Все они разные. Коротышки-хотоконы, длинные батасы, кривые болоты. В другом бельме – доспех. Он создает целые россыпи панцирей и кольчуг. Бляшки, «рыбья чешуя», сталь, кожа…

Щиты.

Копья.

Луки.

Чей-то огромный палец – мой?! – тычет по очереди в приглянувшееся оружие. Избранные рисунки всплывают над бельмами, колышутся в воздухе. Обретают плоть, становятся настоящими. Это самое лучшее колдовство, какое я видел в своей жизни!

В воздухе – боотур. Нет, призрак боотура. Он облачается в доспех, берет в руки меч, щит. За спиной – копье, лук. Боотур оживает. Он больше не призрак. У боотура мое лицо. Нет, лицо Нюргуна.

– В горн!

Мир Духов блекнет, истончается. Тает туманом в лучах солнца, в жаре горна. Я держу клещи: крепко-крепко. Клещи держат Нюргуна: крепко-крепко. Нюргун держится за языки огня; да, он еще держится. «Не бойся…» – слышу я и едва не роняю клещи. «Не бойся…» – я делаю вдох, Нюргун делает вдох, и в ноздри, рот, грудь моего брата врывается пламя. Горит, беснуется. Время горит в звездах. Горит в людях. Горит в горне. Горит в груди боотура. Время! Пламя! Если старое выгорело, нужно просто вдохнуть новое. Дышать пламенем. Дышать временем. И гореть не дровами, но звездой.

У нас опять есть время.

– Вынимайте!

И снова – на наковальню.

– Огромен он, как утес,
Грозен лик у него,
Выпуклый лоб его
Крут и упрям;
Толстые жилы его
Выступают по телу всему;
Бьются, вздуваются жилы его –
Это кровь по жилам бежит…

Кузнец ковал и пел. Я держал и молчал.

Нюргун улыбался мне.

* * *

– Что стоишь? Едем за конями!

Уот аж подпрыгнул от восторга. Земля содрогнулась:

– Едем! Когда?

– Сейчас!

– Ы-ы-ы! Сейчас!!!

– Немедленно!

– А-а, дайа-дайа-дайакам! Едем!

– Шевелись! Седлай свой арангас!

– Кэр-буу! Бегу!

Он даже не спросил, с чего такая спешка. Вихрем кинулся к помосту, приплясывающему от нетерпения. С разбегу пнул арангас: в дорогу! А я уже бежал в конюшню к Мотыльку. Мотылек умница. Небось, учуял, как от хозяина несет кислым по́том, вонью страха и возбуждения; услышал, как колотится заполошное сердце Юрюна Уолана. Мотылек ждет меня оседланный, иначе и быть не может.

Я хотел оставить Кузню за спиной как можно быстрее.

Да, позже я вернусь. Да, с конем для брата. Да, я не знаю, понадобится ему конь, или лучше бы я привез костыли. И нет, я не хочу узнать это сейчас. Нянька? Опекун?! Куо-Куо справится, не впервой. Я же еду за конем для Нюргуна-боотура, для Нюргуна Стремительного. Чем бы ни обернулась перековка, в этой поездке он будет для меня боотуром, который способен без труда прыгнуть в седло, сунуть ноги в стремена, сдавить конские бока могучими бедрами. Даже если это ложь, способная убить меня по возвращении – пусть так. Я приведу Нюргуну достойного коня, исполню свой долг до конца. Иначе, когда кузнец предложит нам перековать лавку-каталку на колесиках, неживую в полуживую, и пусть лавка возит безногого с усердием смирной кобылки, без помощи – вот счастье-то! – колодок-толкачей, и вообще, мы сделали все, что в наших силах…

Хватит!

Я тороплюсь. Я тороплюсь. Я очень тороплюсь. Я должен занять себя делом, чтобы не помнить – забыть! – слова моего несчастного брата:

– Ты сильный.

Вот что сказал мне Нюргун, пока молот кузнеца трудился над ним. Его грудь, глотка, язык, губы. Понятия не имею, как он говорил.

– Ты сильный. Сильный. Очень сильный.

– Молчи!

– Ты сильнее меня. Хочу быть таким, как ты.

– Молчи!!!

– Я буду таким, как ты. Я потерплю.

4. Кони для братьев

– Доброй службы!

– Кэр-буу!

– Да расширятся ваши головы!

– Да будет стремителен…