Пленники Барсова ущелья

Но для того чтобы представить себе эти «постели», надо знать, что пещера более всего походила на вырытое в глубинах гор огромное корыто. Приподнятые и горизонтально отогнутые борта его образовали с двух сторон нечто вроде широких каменных лежанок, на которых и хозяйничала Шушик.

Она устлала эти «тахты» сухой травой, а сверху положила мох.

На дне «корыта», дымя и треща, горел костер. Его пламя, поднимаясь вверх, согревало обе лежанки.

— Да, после такой охоты мы достойны хорошего отдыха на мягкой тахте. Мы вполне это заслужили, — сказал Гагик и с наслаждением растянулся на одной из постелей. Его примеру последовали остальные.

— Снег тает быстро, и половины уже не осталось, — сказал Ашот. Он, по — видимому, хотел подбодрить товарищей. — Слышите, вода?…

Ребята прислушались.

Где — то в пещере глухо капала вода. Должно быть, это таял снег, попавший в глубокие расщелины горы, и вода постепенно проникала внутрь.

— Интересно, куда же она уходит? Просачивается в землю или образует под скалами водоем? — словно сам себя спросил Ашот.

— Тает — то он тает, но тропинки все не открываются. Вот как ветер занес их! Все сровнял! — мрачно сказал Саркис.

Ему никто не возразил. Все знали: снега скопилось на Дьявольской тропе столько, что он и до весны не сойдет. Ходить по нему опасно: один неосторожный шаг, малейшая потеря равновесия — и скатишься в пропасть. А потерять равновесие на такой тропе нетрудно: если снег подмерзнет — поскользнешься; если начнет таять — провалишься. И так пропадешь и этак. Одно оставалось ребятам: организовать свое «хозяйство» так, чтобы не умереть с голоду, и ждать.

Как долга ноябрьская ночь. Сидя вокруг костра, ребята тихо беседовали, а перед пещерой бегал Бойнах и нещадно на кого — то лаял.

Асо постелил у костра свой аба, высыпал на него из кармана несколько горстей шиповника и, отсчитывая ягодку за ягодкой, разделил на пять равных частей.

Шиповник? Да ведь это спасение!

— Откуда? — спросил Ашот.

— Сверху. Немного только: этот негодяй медведь раньше нас нашел.

— Здесь ходят медведи? — шепотом спросила Шушик.

— Нет, следы старые. Он был тут, видно, несколько недель назад и поломал все кусты. И желуди он подобрал и, вероятно, грецкие орехи. Ни одного не оставил, косолапый!

— Ничего, пускай себе жиреет — тем приятнее нам будет его есть, — успокоительно сказал Гагик. — Или вы, может быть, сомневаетесь в этом?

Никто не отозвался. Все внимание было поглощено шиповником. Он раздразнил голодные желудки и окончательно лишил ребят сна.

Сидя рядом с Шушик, Гагик беспрестанно шутил, стараясь подбодрить товарищей.

— Смотрите, ребята, передо мной лето, позади меня — зима. Странный климат!

И в самом деле: перед Гагиком было «лето» — жарко пылал костер, а сзади обдавало морозцем.

— А слева у тебя весна, — взглянув на Шушик, засмеялся Ашот.

— Да — да, Ашот-джан! И еще какая весна! С розами, с фиалками.

Шушик снисходительно улыбнулась шуткам товарищей, но чувствовала она себя плохо: все тело болело и ныло, особенно спина, а голод томил просто безжалостно.

Асо вытащил из — за пояса вырезанную из тростника свирель — вечную спутницу пастуха — и стал наигрывать на ней мягкие, печальные курдские мелодии. Порой мальчик слегка охрипшим, но приятным голосом напевал:

Ло, ло, ло, ло…
Слушайте меня,
Эй, горы,
Эй, скалы!..
Я открыл вам свое пламенное сердце.
Могут ли ваши ветры погасить огонь,
Который горит в нем?
Ло, ло…
Может ли ваша прохлада
Осушить слезы моих глаз?
Как ручьи Бингел-горы, они бегут вниз…
Ло, ло, ло…

— Э, Асо, так не годится! В твоих песнях звучит просто отчаяние, — заметил Ашот. — Нам и без того невесело.

Курд — пастушок улыбнулся, и на его покрытом бронзовым загаром лице ярко блеснули крупные белые зубы.

— Отчаяние? Нет, зачем же мне отчаиваться, когда у меня есть такие товарищи, как вы? Знаете ли вы, что такое товарищ? С товарищем и смерть мила… Это песня Хчезаре. Она говорит своему любимому Сиабандо: не ходи за диким быком, не ходи. Если ты охотник, твоя добыча — я. Не ходи! Не послушался ее Сиабандо. Молод был, влюблен. Кровь в нем кипела. Погнался он за диким быком, выпустил в него свои стрелы, ранил. Но слепая судьба вмешалась: поднял его бык на рога, сбросил вниз, ударил о сухую, торчавшую из ствола ветку, и вонзилась ветка в грудь Сиабандо.

Мгла окутала гору Сипан, но и во мгле разыскала Хчезаре своего яра.[10] Нашла и стала плакать над ним, а Сиабандо стонет и говорит ей: «Не плачь, Хчезаре, не плачь, моя дорогая…»

Отвечает ему Хчезаре: