Пленники Раздора

Именно тогда от испуга, одиночества и беспомощности он первый раз и перекинулся. Без вожака. Сам. И жался к девочке мокрым носом, скулил, нырял под безвольные холодные ладошки, а после свирепел, дрожал от злобы, вызванной испугом и усугублённой страхом.

— Хвостик…

… — Серый!

Он вскинулся, вырываясь из липкой паутины полузабытья.

— Чего тебе?

— Там… Мара опять не отходит от этого…

Тот, кого давным — давно звали Светелом, поднялся на ноги.

— Что ей всё неймется?

* * *

Нынче она снова явилась. Улеглась рядом. Близко — близко. Она его не боялась. Чего там бояться?

— Сдыхаешь? — спросила темнота.

«Да».

— Больно? — темнота будто сожалела.

«Больно».

Тонкий палец надавил на сломанное ребро. Не сильно, но перед глазами полыхнуло. И тут же ледяная стужа, сковала тело.

— А теперь?

Горло оцарапал стон.

«И теперь».

— Значит, не сдыхаешь, раз голос подал…

«Буду молчать».

— Не молчи, — ласково попросила она.

«Сил нет даже оттолкнуть» — сквозь слабость и тошноту думал Фебр.

Волчица его поняла.

Дернула за волосы.

Голова взорвалась алой, ослепительной болью.

Пленник судорожно вздохнул.

— Ори… — женщина зло тянула грязные отросшие пряди. — Ну! Ори! Не так‑то уж ты и крепок. Что, больно, выблевок?

И холод, холод от её рук стекал ото лба к затылку, перекатывался вдоль спины…

— Мара.

Мучительница оттолкнула жертву.

— Что тебе всё неймется?

Серый.

Вожак наклонился к пленнику, пощупал живчик:

— Скоро отойдет.

— Отдай его мне! — в её голосе звучала страстная мольба. — Я отрежу ему голову и подброшу к городской стене. А язык прибью к подбородку!

Волколак усмехнулся.

— Нет.

— Ну, отдай… от него уже никакого толку! Я хочу мести! Отда — а-ай…

Оборотень тихо рассмеялся.

— Мне нравится, когда ты просишь…

Фебр плавал между беспамятством и явью. Ему было все равно, что они решат. Он равнодушно слушал, как шуршит в темноте одежда, как жарко и прерывисто дышит женщина, как бессвязно шепчет и вскрикивает.

Кровь шумела в ушах, голова кружилась, тело то мерзло, то тлело от боли — сильнее, слабее, сильнее, слабее…

А потом синильная темнота спустилась в рассудок и наполнила его до краёв.

* * *

Когда Тамир очнулся, то с удивлением понял, что стоит столбом посреди конюшни с удилами в руках и смотрит перед собой.

Лошади тревожно ржали в стойлах, гарцевали, дергали крутыми боками, трясли гривами и косились недоверчиво на человека, который уже полоборота как зашел, да так и замер без дела, только глядел в пустоту.

Колдун недоверчиво осмотрелся. Вправо, влево, на удила. Зачем сюда пришёл? Ехать куда‑то собрался? А куда?

Так и не вспомнив, мужчина повесил удила обратно на вбитый в стену гвоздь и вышел во двор. Огляделся.

Голодник вошёл в самую силу — небо висело низкое серое, порывы ветра приносили запахи талой воды, мокрого дерева и печного дыма. Тесовые крыши изб, заборы, ворота, городской тын — всё почернело от влаги. Сугробы просели, деревянные мостовые покрылись коркой льда и лужами. Самое гадостное время — вроде и не холодно уже, но ноги постоянно сырые, скользко, озноб пробирает до костей и за шиворот капает.

Славуть казалась похожей на мокрую взъерошенную ворону. Да и жители её выглядели ничуть не лучше.

Тамир стоял посреди двора перед сторожевой избой, и мелкие дождевые капли скатывались с кожаной накидки. Чего он собирался делать? Частенько с ним в последние седмицы приключалось беспамятство. Бывало, моргнет утром за завтраком, а потом приходит в себя под вечер оттого, что Лесана тормошит за плечо, о чём‑то спрашивает, а он никак не может понять — о чём именно. Голос слышит, а суть слов ускользает.

Врать самому себе, удивляться происходящему было глупо. Но и исправить что‑либо уже поздно. Да и следовало ли исправлять? Беспамятство приносило… облегчение. Хотя с каждым разом всё труднее было возвращаться в ум. Или не труднее? Может, просто не хотелось? Снова становиться Тамиром, помнить свою жизнь, — пустую и монотонную — терзаться от снов.

Серая вязь на его теле побледнела и выцвела. Лесана глядела настороженно, подступалась с расспросами, но он не хотел объяснять. Боялся — не поймет. Он всё расскажет. Позже. Когда им останется совсем немного до возвращения в Цитадель. Так будет правильнее и проще. Если бы ещё не Лют! Тот звериным чутьём угадывал опасность и, хотя держался поодаль, вынуждал беспричинно досадовать.

— Тамир, я думала, ты уехал, — удивилась вышедшая из дома Лесана.

Знать бы ещё, куда он собирался ехать.

— Я пешком решил, — ответил колдун.

Девушка спустился с крыльца, остановилась напротив.