Пленники темной воды

«Силья. У нас плохо! Очень плохо! Судно тонет! Мы тонем!»

«Балтия», мы идём на помощь! «Балтия», как слышите?»

Вода, затопившая палубу, обжигала ноги.

Кожа немела и ступни деревом стучали по палубе.

— Пассажиры бегут к шлюпкам, — доложил Хейно. — Но шлюпки очень трудно спускать на воду. Сильное волнение, их может ударить о борт или перевернуть…

— Что с электричеством? — спросил Арви.

— Наклон судна очень большой. Остановились двигатели и вышли из строя генераторы. Механики сделали всё, что смогли. Но наклон увеличивается очень быстро!..

Спасательный плот полетел за борт.

Первая шлюпка, раскачиваясь словно маятник, поползла вниз. Кто-то, подпрыгнув, схватился за тали и, не удержавшись, полетел за борт.

— Паника! — прокричал сквозь ветер Хейно. — Пассажиров не унять! Многие прыгают прямо в воду!

— Не хватает времени для эвакуации и связи нет, — ответил Арви. — Сажай сколько можно в шлюпки. Судно считанные минуты продержится.

Вода лилась и откуда-то сверху.

Арви запрокинул голов и подсветил фонарём.

Со вздыбившейся кормы вниз потоками шла вода.

— Нос полностью ушёл под воду! — крикнул Хейно. — Ещё немного — и мы не сможем спустить оставшиеся шлюпки.

Он упал и, перекатившись по палубе к борту, пополз к лебёдке.

— 45 —

28 сентября, 1994, среда, 01.28, паром «Балтия»

Западня! Глухие коридоры. Темнота и ручьи, текущие в двери кают.

Люди сбивали и топтали друг друга в тесных проходах.

Рёбра хрустели. Сдавленные крики и ругань.

Выброшенные из коек. Они бились о закрытые двери. Кто-то, спасаясь от заполнившей каюту воды, пытался кулаком разбить иллюминатор и кровь брызгала на стекло.

Вода топила застрявшие лифты.

Вцепившись в створки дверей посиневшими пальцами, люди раздвигали их, и кидались в лифтовые шахты.

Они хватались за скользкие тросы лифтов и, срывая кожу с ладоней, карабкались вверх.

Обессилевшие падали вниз. Крик их нёсся по шахте и разбивался вместе с ним о стены шахты.

И вот глухие падения тел сменились плесками. Тела падали в ползущую наверх воду.

Ещё один уровень вверх. Ещё на этаж выше.

Метр. Ещё метр.

На узком выступе у выхода из шахты трудно удержаться. Ступни скользят и кто-то, почти добравшись до выхода, срывается и летит вниз.

Вода пожирает его. Добыча за добычей.

Трупы с разбитыми головами и тёмные пятна расплываются в волнах.

Раздвигают двери.

Вперёд! На палубу!

Мокрый ковёр хлюпает под ногами.

Там…

Ледяное море и оранжевые пятна плотов.

Прыжок за прыжком.

С борта.

Дышать!

Они тонут в считанных метрах от плотов и шлюпок.

Она не держит их ослабленные тела.

Кто может — плывёт, выплёвывая льющуюся в глотку, спазмами сводящую лёгкие воду.

Тёмной скалою над ними висит паром.

Последние вспышки фонарей по борту.

Наклон увеличился ещё больше и судно почти вертикально уходит в воду.

Утаскивая за собой тех, кто так и не успел отплыть.

Кент схватился за край плота.

Разбитые пальцы вымазаны кровью.

Нет сил. Нет сил подтянуться. Волна накрывает, а потом подбрасывает вверх.

Кто-то схватил его за воротник рубашки и втащил на плот.

Кент лежит на животе и с хрипами выкашливает воду.

— Спасибо, — шепчет он, едва обретя дыхание.

Никто не отвечает ему.

Люди лежат на плоту. У них больше не осталось сил.

Через три часа прилетят вертолёты спасателей.

Кто-то дождётся спасительного света их прожекторов. Кто-то услышит рёв их двигателей.

Но Кент умрёт вместе с пятью другими пассажирами на этом плоту.

Их тела поднимут с плотов и доставят в Турку.

Через два дня жена Кента, прилетевшая из Англии, опознает его тело.

Его похоронят на старом кладбище. На холме возле моря. Другого моря, не того, в котором он погиб.

А ещё через час или два, или, быть может, через век после свое смерти он очнётся вновь. И увидит бар на пароме, початую бутылку «Хеннеси», разбитый бокал и ту странную женщину, перед которой он хотел извиниться, но она его так и не услышала.

Потому что ждала кого-то.

И, возможно, они будут живы.

И снова будут плыть куда-то.

И только две вещи будут смущать его в долгом этом путешествии.

Почему каждый раз ближе к полуночи, когда по привычке заходит он посидеть в корабельном баре, охватывает его душу короткий, но такой пронзительный и неодолимый страх?

И почему он, не смотря на все старания, не может выбраться на палубу и ночь напролёт блуждает по длинным, бесконечным коридорам?

— 46 —

28 сентября, 1994, среда, 04.35, Таллинн

— Ночные допросы — это не гуманно, — заметил Михайлов.

— Ну, вам ли рассуждать о гуманности, — возразил Юри.

— И сарказм тоже ни к чему. Почему мне не дают спать? Я устал от ваших дурацких вопросов. Если мне и ночью не дадут хоть немного отдохнуть — мои ответы станут тоже дурацкими. Вам это надо?

Юри закрыл за собой дверь и присел на стул рядом с Михайловым.

— Скажите, Дмитрий Алексеевич, — тихо спросил он, — вы никаких сообщений сегодня ночью не ждёте?

«Рванули всё-таки!» Михайлов еле сумел сдержать подкатившую к горлу дрожь. «Они в России отсиживаются, а с меня теперь эстонцы три шкуры спустят. Вытащат меня теперь или нет? Вот ведь наворотили, ворюги!»

— Нет, не жду.