Пленница французского маркиза

- Упаси бог! - промелькнувшее в глазах графа смятение уступило место предупредительности. Воронцов никак не хотел сердить Софью. По крайней мере, пока. - Давайте зайдем внутрь, не говорить же у дверей о серьезных вещах.

Заметив, что княжна колеблется, он сказал:

- Вы не хотите, чтобы нас видели вместе и потом рассказывали об этом вашему жениху? Можете не отвечать, это вполне понятная предосторожность. Не беспокойтесь, Софья Николаевна, днем, как видите, здесь очень мало народа. К тому же, я заказал отдельный кабинет, где нас никто не увидит и не помешает, и где мы можем спокойно обо всем поговорить.

Соня все ещё не могла решиться. Здоровое чувство самосохранения не советовало ей уединяться с Воронцовым.

- Вы знаете меня столько лет, - горько проговорил он, - и можете сомневаться в моих добрых чувствах к вам? Неужели я бы позволил себе воспользоваться вашей доверчивостью? Я был шафером на свадьбе вашего брата. А сколько раз обстоятельства складывались так, что мы с вами оставались наедине. Вспомните, Софья Николаевна, я позволил себе хоть раз какую-нибудь вольность?

- Нет, ничего такого я не помню, - согласилась Соня. Она была человеком справедливым.

- А зачем мне делать это теперь, когда вы почти принадлежите другому?.. И вообще, решайте наконец, нужны вам письма вашего деда или нет?

Воронцов был прав: прежде он и в самом деле никогда не давал повода усомниться в его благородстве. Не заходить с ним в ресторацию, вернуться домой? Но зачем-то же она сюда ехала.

Соня набрала побольше воздуха и стала подниматься по ступенькам. Воронцов забежал вперед и услужливо распахнул перед нею дверь.

Внутри заведения было чисто и достойно. Подтянутый вышколенный ресторатор лично проводил молодую пару в отдельный кабинет - Воронцов оказался прав, никто из посторонних их не увидел.

Кабинет тоже не походил на нарисованный ею в воображении бордель. Правда, каков он, Соня знала лишь со слов брата Николая, который однажды, будучи в сильнейшем подпитии, разоткровенничался с нею.

Этот же был отделан в скромных неброских тонах, но стены обиты достаточно дорогой тканью, чтобы предположить: здесь бывают люди с определенным достатком и которые обладают определенным вкусом. Этим требованиям заведение старалось соответствовать.

Появившийся перед ними ресторанный слуга стал расставлять на столе легкую закуску.

- Догадываюсь, что вино вы пить откажетесь, - улыбнулся Воронцов.

- Вы правы, - коротко ответила Соня; она не хотела поддерживать его фривольный тон, потому что вовсе не собиралась делать вид, будто в отношениях между ними ничего не переменилось.

Раньше их, наверное, можно было бы считать приятелями, но теперь... Теперь Соня была невестой другого человека, и она не хотела бросить даже малейшую тень на отношения между ею и женихом. В глубине души она по-настоящему боялась любого пустяка или намека, который мог бы омрачить её любовь. Их с Леонидом любовь.

- Э, да вы и вправду увязли в этой сладкой паутине!

- В какой паутине? - Соня, оказывается, успела так глубоко уйти в свои мысли, что забыла и о графе, и о цели своей с ним встречи.

- В паутине любовной страсти, - усмехнулся он.

- Наверное, мне не стоило сюда приходить! - вмиг рассердилась Соня, порываясь уйти.

Граф Воронцов без слов вынул из кармана своего камзола два листка явно письмо - и положил их на край стола.

- Могу даже разрешить вам прочитать это письмо.

- С каким условием? - настороженно осведомилась Соня.

- С условием, что вы перестанете вскакивать из-за стола по всякому поводу и разыгрывать из себя оскорбленную добродетель.

Княжна заставила себя сесть. Ничего она из себя не разыгрывала. Она и в самом деле считала речи графа фривольными. Так что ей оставалось лишь напоминать себе: ведь зачем-то же она согласилась на встречу с Воронцовым. Теперь, наверное, не стоит обращать внимание на его дерзкие шутки - в конце концов, он всегда был грубияном, хотя обычно старался вывести её из себя так, чтобы никто о том не догадался, даже Мария Владиславна, которая считала Дмитрия Алексеевича человеком воспитанным и деликатным.

Недаром Соня звала его про себя "двуликим Янусом".

Княжна взяла в руки письмо. Теперь она могла прочесть его с самого начала. Послание адресовалось во Францию некоему Антуану де Баррасу, виконту, с которым дед откуда-то был близко знаком. Судя по всему, приятели даже имели некое общее дело - письмо состояло сплошь из недомолвок, очевидно, понятных обеим сторонам.

"...Твою посылку я получил. Результат блестящий. Можно без ложной скромности сказать, дорогой Антуан, что теперь мы богаты. Да что там, просто богаты. Сказочно богаты! Отрадно сознавать, что деньги, и немалые! я поставил на карту благосостояние своей семьи - потрачены не зря..."

Так вот куда делись деньги князя Еремея Астахова! Он вложил их в производство золота.

"... Думаю, в ближайший месяц я смогу или приехать сам, или прислать своего доверенного человека - взять свою половину, о которой ты сообщаешь. Мне как раз в скором времени понадобятся некоторые средства..."