Пленница Гора

Я ничего не знала ни о нем самом, ни о его прошлой жизни, да меня это в первое время и не интересовало: я лишь наслаждалась его близостью и минутой абсолютного счастья. Затем однажды ночью, лежа на толстых шкурах в тусклом свете тлеющей жаровни, я подумала, что могла бы узнать о нем побольше, понять его как человека. “Расскажи мне о себе”, – попросил он в ту ночь, и я рассказала ему о своем детстве, о юности, о родителях, учебе в колледже, Нью-Йорке, о Земле, о том, как меня похитили и доставили сюда – обо всей моей жизни до и после того, как на меня надели невольничий ошейник.

Я не смела его просить, но он сам в течение многих ночей рассказывал мне о себе, о смерти своих родителей и о детских годах жизни в Треве, о длительном обучении мастерству тарнсмена и владению различными видами оружия.

Он любил цветы, но никогда не смел в том признаться. Мне показалось тогда странным, чтобы такой человек, как он, мог быть неравнодушным к цветам. Однако я старалась не выказать своих сомнений, чтобы не прервать ту ниточку, которая нас связала. Не думаю, чтобы он еще хоть кому-нибудь осмелился открыть вещи, ставшие мне известными в те долгие ночи.

Рука в руке, мы совершали длительные прогулки по периметру ограждающего лагерь частокола. Мы разговаривали, целовались и снова говорили, говорили… Все выглядело так, словно я не была его рабыней. Мы были так близки, что меня начали терзать смутные опасения: наша связь зашла слишком далеко, она становится обременительной для Раска и недопустимой в глазах его воинов. Я начала бояться, что он захочет от меня избавиться – что он меня продаст.

Перепады настроений неизменно накладывали отпечаток и на минуты нашей близости. Сжигаемый страстью, он набрасывался на меня и вел себя самым деспотичным образом, как настоящий хозяин со своей во всем подвластной ему рабыней. В такие минуты и я поддавалась его настроению, чувствуя себя маленькой и беззащитной, что, надо сказать, доставляло мне своеобразное удовольствие. Иногда я сама провоцировала его на подобное обращение, чтобы снова и снова ощутить на себе его стремление добиться моей покорности.

Однако в другие моменты между нами возникало нечто, о чем я не осмеливаюсь даже упоминать, но именно оно и наполняло меня уверенностью в скоротечности наших отношений и их обременительности для Раска. Я занимала слишком двойственное положение среди невольниц в воинском лагере и недопустимо большое место в жизни предводителя тарнсменов. Это не могло продолжаться бесконечно.

Не в силах изменить создавшееся положение вещей, я старалась не думать о том, что ждет меня впереди, отогнать тревожащие меня мысли и отдаться незнакомому мне прежде ощущению безграничного счастья. Наверное, мы оба старались закрыть глаза на последствия нашей неподвластной рассудку любви и в оставшийся нам недолгий срок в полной мере вкусить ее неповторимую прелесть.

Как-то я попросила Раска вдеть мне в нос золотое тачакское колечко и всю неделю прислуживала ему, как подобает рабыне народов фургонов, ведя себя сдержанно, предупредительно и по-деловому. Включившись в игру, oн позволил мне надеть и традиционное для невольниц диких степей одеяние – короткий калмак, кожаную чатку и курлу, а волосы подвязать малиновой сурой.

Потом мы сняли колечко, и в последующие дни я представляла собой то утонченную сладострастную тарианскую невольницу, то простую девушку из Лауриса, затерянную среди суровых северных лесов, а то избалованную вниманием и роскошью рабыню из великого Ара.

В последние дни перед расставанием мы почти все время проводили вместе в долгих разговорах у пылающей жаровни или даря друг другу неведомую ни одному из нас прежде нежность и ласку. Раск выглядел озабоченным и удрученным. Я уже тогда догадалась, что он решил со мной расстаться, но все оттягивает этот, очевидно болезненный для нас обоих, момент.

Наконец однажды утром, когда я уже вернулась в барак для рабочих невольниц, он снова вызвал меня в свой шатер.

Он выглядел сдержанным и решительным.

– На колени! – приказал он, едва я вошла.

Я, как положено рабыне, опустилась перед ним на колени, стараясь ничем не подчеркивать наших отношений. Прежде всего я – его рабыня, он – мой хозяин.

– Ты мне надоела, – произнес он с неожиданной злостью.

Я покорно опустила голову.

– Я решил тебя продать, – хмуро сообщил он.

– Я об этом догадывалась, – сказала я.

– Вот и хорошо. А сейчас уходи отсюда. Я хочу остаться один.

– Да, хозяин.

Мне удалось не расплакаться, пока я не добралась до невольничьего барака. Здесь в окружении своих охранников меня дожидался какой-то незнакомец – рослый и плечистый. Прежде в лагере я его не видела. Рядом стояли четыре наших девушки. Руки у них были связаны. Охранники стянули и мне запястья кожаным ремнем и повели нас на взлетную площадку. Девушки казались напуганными. Мне все было безразлично.

Прежде чем залезть в прикрепленную к тарну плетеную корзину, я посмотрела на стоящего рядом Раска.

– Подарите Юте свободу, – попросила я его на прощание.

Он хмуро взглянул на меня, и в его глазах промелькнуло легкое удивление.