Пленница кукольного дома

Мы просто снимаем кино. Если повторить эту волшебную фразу десять раз подряд, станет легче. Я проверяла — повторяла каждый раз после завершения очередного Димкиного фильма, после завершения очередного Димкиного убийства. Садилась к окну, закрывала глаза и начинала повторять, твердить как заклинание: «Мы просто снимаем кино. Мы просто снимаем…» Привычка садиться к окну, когда все так плохо, так плохо, что хуже и быть не может, осталась с детства. Во дворе гуляла Юля — она была там всегда — ее существование примиряло меня с жизнью, делало ее терпимой при любых обстоятельствах. Теперь ее нет, а мы снимаем кино.

Вот и еще один фильм завершен, десятый по счету. Десять смертей плюс три, которые не увековечились в кадрах. Всего тринадцать — несчастливое число. Димка скажет: надо срочно довести до четырнадцати, а то нам не повезет, — с недавнего времени он стал суеверен. Нет, не скажет, уже не скажет, потому что четырнадцатая смерть услужливо протянула уже свою руку.

Я приоткрыла глаза, чуть-чуть, на маленькую щелочку, воровски посмотрела во двор. Глупо! Зачем я себя обманываю? Там нет никого. Да и двор этот — не тот двор, мы давно переехали. Не от воспоминаний убегая, а для того, чтобы снимать кино. Юли нет, Юли больше нет, ни здесь, ни в каком другом дворе. Нигде ее нет. Потому что…

Я прижата к раскаленной крыше — Димка подмял меня под себя, навалился всем телом и не отпускает. Он что-то кричит, но я не понимаю что, совсем не понимаю, потому что бордюр пуст, на бордюре не сидит больше Юля. Наконец мне удается сбросить с себя Димку, я встаю на колени и ползу к краю крыши.

— Не надо! Не надо, Динка! — Он обхватывает меня за шею, как будто собирается задушить, и тянет назад. Я не удерживаю равновесия и падаю на спину, Димка снова наваливается сверху, прижимает мои руки к телу, чтобы не могла вырваться. — Нельзя туда, Динка! Туда нельзя! — Лицо его, красное и потное от напряжения, нависает надо мной. — Все, все, все! Все кончилось, успокойся, я прошу тебя, Динка!

Я рвусь, рвусь, рвусь, хочу ударить головой, разбить ненавистное его лицо, но силы кончаются. Я просто лежу, тяжело дышу. Димка тоже тяжело дышит, но не ослабляет хватку еще долго. Большой и сильный Димка, убийца Димка!

— Диночка, успокойся, все прошло, все кончилось, — повторяет он свою бессмысленную фразу.

Как тут можно успокоиться, когда бордюр пуст… когда Юля… когда мои брат…

— Сволочь! Мразь! — рычу я в его разгоряченное лицо и не знаю, что еще можно добавить, что предпринять.

— Пойдем домой, я отведу тебя. Позвоню папе. — Димка поднимает меня, просунув руку под плечи. — Тебе здесь нельзя оставаться.

Я не хочу, чтобы он меня вел, не хочу, чтобы он звонил папе, я ничего не хочу, я жить не хочу!

Но мы идем, спускаемся по железной грохочущей лестнице, Димка вталкивает меня в квартиру, закрывает дверь на два замка.

Я слышу сирену «Скорой помощи». Я слышу звук льющейся воды. Обнаруживаю, что Димки нет рядом — можно бежать, бежать. Но куда бежать, я не знаю. На крышу? Нет, больше там делать нечего, бордюр пуст. Во двор? Нет, больше там делать нечего, Юля не ждет меня.

— Динка!