Пленница кукольного дома

Ту же фразу дядя Толя говорил мне потом еще много раз. Собственно, каждый сеанс ею заканчивался. Мне льстило, что такой взрослый, такой умный человек считает меня интересной девочкой, но понять, что он подразумевает, я все никак не могла. Как не могла понять, почему он ко мне так относится: с большим интересом, с огромной нежностью, но одновременно с какой-то необъяснимой опаской. Мне тогда только исполнилось тринадцать, никакого жизненного опыта, если не считать двух смертей — мамы и Юли (бабушкину смерть я давно перестала учитывать, бабушкина смерть была из другой оперы), — у меня не было. Понять не могла, а спросить не решалась, но объяснения все же требовались, и тогда я придумала их сама — глупые объяснения, какие только и в состоянии придумать тринадцатилетняя дурочка, лишенная жизненного опыта. Я вообразила, что мама с дядей Толей были любовниками. Зажмурилась от собственной глупости и пошла еще дальше: решила, что я — дочь дяди Толи.

Господи, как же я была не права! Месяца через три дядя Толя раскрыл мне тайну, сам, по собственной инициативе. Почему ждал так долго, не знаю, может быть, хотел увериться в моей надежности.

Я, как обычно прошла на кухню, и мы стали пить чай. И вдруг дядя Толя объявил:

— Все, Диночка, с сегодняшнего дня никакого гипноза.

Выдал фразу и замолчал. Как сейчас помню: сидит, пялится в окно, жует губами, словно хочет распробовать что-то вкусное, но у него насморк, и потому не получается, и молчит. Убил наповал и отступил, даже не удосуживается никаких объяснений дать. А мне-то что теперь делать? Без того, к чему я уже успела привыкнуть, без его глубокого-глубокого, как пропасть, кресла, без своих глубоких-глубоких, как бездна, снов, без наших с ним разговоров, которые отчасти смогли заменить…

— Почему? — Я резко вскочила, чашка моя опрокинулась набок, покатилась, расплескивая чай, докатилась до края стола, упала на пол и разбилась на множество осколков. — Почему? — закричала я и топнула — один осколок глубоко впился в ногу, но я не обратила на это внимания и снова топнула. — Почему, почему, почему? — Под ногой образовалась лужица крови, но боли я так и не почувствовала и все била и била ногой, как заводная лошадка, у которой испортился механизм, и потому остановить ее никак не удается.

— Дина! — Дядя Толя наконец соизволил повернуться ко мне. — Дина, прекрати! — Он поднялся с табуретки, подошел, присел на корточки, поставил мою бешеную ногу себе на колено. — Что ты делаешь, дурочка? Вон как глубоко вошел осколок.

— Почему больше не будет гипноза? — Я потянула ногу к себе, но он не выпустил.

— Я все тебе объясню, но сначала успокойся. Пока ты в таком состоянии, разговаривать невозможно. Сядь!

Он усадил меня, стянул носок, ловко вытащил осколок, залил рану какой-то белой жидкостью, залепил пластырем.

— «Вот и вылечил он их, Лимпопо!» — продекламировал дядя Толя и поцеловал меня в коленку. — Сумасшедшая девочка! Ну чего ты так взбеленилась? Вон и чашку разбила, а ведь это была твоя чашка.

— Если вы больше не хотите со мной заниматься, какая разница? — Я заплакала. — Если я больше сюда не приду… если мы больше… — Я со всего размаху плюхнулась лицом на стол. — Все равно, все равно, все равно! — Теперь рука моя, как заводная, билась о стол.

— Успокойся, Дина! Немедленно успокойся! — Дядя Толя накапал в рюмку валерьянки, заставил выпить — все совершенно спокойно. И его спокойствие особенно выводило меня из себя. — Вот так, умница. Ладно, посиди пока, я сейчас приду. — Он чему-то усмехнулся и вышел из кухни.

Куда он пошел, черт возьми? Да ясно куда: звонить папе, чтобы приехал и забрал свою сумасшедшую дочь, которая устроила истерику точно так же, как всегда устраивала ее сумасшедшая мать. Но почему, почему, почему он не хочет больше со мной заниматься? Я ему надоела? Но он ведь ко мне относился, как… может быть, я и правда его дочь… Наверное, Димка наплел что-то папе, а тот поговорил с дядей Толей, и они решили все отменить. Какая же сволочь Димка! Всегда он вмешивался в мою жизнь, всегда ее портил! Вот приду домой и убью его!

Дядя Толя вернулся на кухню. В одной руке он держал веник, в другой почему-то магнитофон.

— А он зачем? — ткнула я пальцем в магнитофон. — Мы будем слушать музыку?

— Нет, не музыку. — Дядя Толя поставил магнитофон на холодильник. — Мы будем слушать нечто совершенно другое. Думаю, тебе понравится то, что мы будем слушать, но сначала… Требуется небольшое предисловие. И маленькая артподготовка.

— Какая еще артподготовка? — Я хмуро на него посмотрела, покачивая ногой с пластырем на пятке — носок лежал у меня в кармане джинсов, и ноге было холодно. — Вы позвонили папе?

— Папе? Нет. Зачем бы мне ему звонить?

— Я подумала…

— Он нам здесь совсем ни к чему, твой папа. — Дядя Толя мне подмигнул, нагнулся, чтобы подмести осколки, выбросил их в ведро, поставил веник в угол. — Налить тебе еще чаю?

— Так ведь чашка разбилась, — тоже подмигнула ему я. — Разбилась чашка-то.