Плешь Ильича и др. рассказы адвоката

Прокурор (он тоже, как и весь состав выездной сессии, был из Москвы) оказался лихим полемистом. И не позволил эксперту себя переиграть.

— Вы полагаете, что вас могут признать невменяемым? Напрасные надежды!

Приговор суда не принес ничего неожиданного. Ирме грозил (казалось бы!) смертный приговор (двойное убийство). Но к женщинам уже и в те годы почти не применяли эту крайнюю меру. Ирма же и вовсе заранее устранила такую возможность. Подсуетилась… Невесть каким образом, уже находясь в предварительном заключении, сумела оказаться в интереснейшем положении: еще один колоритный штрих в этой, и без того живописной, истории. Не знаю, понесла ли наказание за такой конфуз охрана (начальник тюрьмы? кто-то другой?). И вопрос об этом на суде вообще не вставал. Расстрел беременных закон исключал, а от пятнадцати лет строгого режима отвертеться Ирма все равно не могла. Так и случилось.

Что до Анны Григорьевны, то она как хозяйка притонов разврата удостоилась, естественно, осуждения, но была тут же отпущена по амнистии, которая, действительно, состоялась, в чем не было ни заслуг ее адвоката, ни чрезмерной гуманности судей. Автоматика — автоматикой, и ничего больше…

И, наконец, «моя» Лиля была признана судом потерпевшей с правом получения компенсации за причиненный ей вред. Возмещения морального вреда закон тогда не предусматривал, а вред материальный (расходы на лечение) еще надо было подсчитывать и сумму обосновать. И потом доказывать свои претензии в суде при рассмотрении гражданского иска. Большие хлопоты — и все не в коня корм: что — в реальности, не на бумаге — могла бы с зэчки получить потерпевшая?..

После оглашения приговора адвокату, опять же по неписаным правилам, полагалось подойти к той, чьи интересы он представлял, спросить, все ли понятно, объяснить, что предстоит делать дальше. Если нужно, конечно, вообще что-либо делать. Я подошел к Лиле, пока она еще не смешалась с гудящей толпой (приговоры по делам, которые слушались при закрытых дверях, все равно оглашают публично). Сказал, что обжалую приговор, поскольку компенсировать вред, как я полагал, должен был суд, его вынесший, не заставляя потерпевшую все начинать сначала и заново проходить через те унижения, которые с этим сопряжены. Напомнил, по ритуалу, что сделал для нее, как мне кажется, все возможное.

— А кто вас просил это делать? — вызывающе откликнулась она на «ритуальный» мой монолог.

К срывам возбужденных людей после судебного стресса мне было не привыкать. Я и виду не подал, что задет. Мог, конечно, ответить: «Просила меня твоя мать» или что-нибудь в этом роде, но Лиля и сама превосходно знала, кто и о чем меня просил, и дерзкий ее вопрос был вообще не об этом.

— Что ты хочешь сказать? — потребовал я уточнений. — Адвокат защищал твои интересы. Тебя унизили, покалечили. Мы добьемся удовлетворения иска, и тогда ты сможешь лечиться, поехать в санаторий, покупать лекарства…

Я чувствовал, как неуверенно звучит мой голос: пустота этих слов стала доходить до меня как раз по мере того, как я их произносил. Ждал, что она одернет меня горьким и справедливым: «Вылечить меня уже нельзя». Нельзя — хотя бы в смысле моральном. Услышал другое:

— Никто меня не калечил и не унижал. И с головой все в порядке. Уже совершеннолетняя, решаю сама за себя. — Она в отчаянии махнула рукой, этот жест означал, что мне ее все равно не понять. — Собой хотя бы могу распоряжаться? Я человек или вещь? Скажите, кому все это мешало? Культурная обстановка, все довольны, всегда только «спасибо» и ни одного попрека… Имела деньги, а не сидела у мамы на шее… Могла устроить потом свою жизнь… А кто я теперь? Червивое яблоко: надкусили и бросили. И уже никто не поднимет.

Она смерила меня едва ли не презрительным взглядом и устремилась в коридор вслед за толпой.

Сдался живым

Еще совсем недавно он был крупным партийным работником, работал на Старой площади, то есть в ЦК, имел персональный кабинет с табличкой на двери, где хозяин кабинета обозначался строго по партийному ритуалу: сначала фамилия, потом инициалы. Только так, и никак иначе. Был в этом храме для небожителей далеко не на первых ролях, но там даже четвертые и пятые роли доставались не каждому, а о том, сколько они весили, не приходится говорить. К идеологии наш небожитель отношения не имел, поскольку служил в Административном отделе, в одном из его секторов, который заправлял тем, что называлось у нас правосудием, — ни больше, ни меньше. И это было логично, поскольку Иван Павлович Корольков, по образованию юрист, был даже увенчан степенью кандидата наук. Ученая степень в верхних этажах партаппарата была тогда еще редкостью, нормой она стала гораздо позже.