Плещут холодные волны

Он проснулся, когда рассвело, и обрадовался, как ребенок, нашедший мать. Берег был совсем рядом. Четко очерчивались горы, деревья, какие-то домики в горах. Потом вдоль берега прошла рыбачья шхуна с высокой мачтой, но без паруса.

Павло схватился обеими руками за горло, пытаясь позвать на помощь, но голоса не было, и он лишь прошептал:

— Земля! Люди!..

Он пополз на середину шлюпки и попытался пристроить как-нибудь дубовую палку, чтоб можно было грести ею к берегу, но силы совсем покинули его. Покачнулся и упал на решетчатое дно. И вдруг страшная мысль обожгла его полууснувший, затуманенный мозг:

«Берег. Но чей он, этот берег? Хорошо, если это Кавказ и свои люди! А если снова севастопольская земля, занятая фашистами? Что тогда? Столько страдал в море и снова попасть в лапы врагов? О нет! Только не это. Все, что угодно, только не это... Если это произойдет на самом деле, Павло найдет в себе силы и бросится в море, не дастся живым в руки врага. А жаль. Очень жалко, что все так несуразно получилось... Неужели его прибило к крымским берегам? Носило, носило по морю — и вдруг обратно. Ох, как ему тяжело, знал бы кто-нибудь! Сердце замирает, так больно и горько на душе. Что же делать? Что?!

Две чайки стонут над шлюпкой, падают к воде и снова уносятся ввысь, словно предостерегают Павла и просят:

«Не спи, капитан! Не спи! Земля близко, а ты ведь ничего о ней не знаешь, какая она и чья. Не спи, капитан, не спи...»

В глубоком небе плывут облака-барашки, словно их выпускает из-за горы теплая и нежная девичья рука. Выпускает навстречу Павлу, чтоб тот больше не колебался и отчетливо разглядел долгожданный берег. Издали чуть доносится шум прибоя. Павло с трудом приподнимается на руках, выглядывает из шлюпки.

Там берег. Ну, вот и все, капитан Заброда. Ты уже не помрешь. Ты будешь жить.

«А если там фашисты?! — снова мелькает в голове. — У тебя ведь и сил-то нет. Надо отдохнуть. Немедленно ложись на дно и не двигайся. Пока шлюпку будет носить вдоль берега, пока ее прибьет к суше, ты отдохнешь немного, наберешься сил. Ты должен и здесь победить, врач Заброда. А для этого должен собрать, мобилизовать последние силы. Ложись, капитан. Ложись и долго не раздумывай...»

Страшная, неодолимая усталость медленно клонит его на борт шлюпки. Не помня себя, Павло безвольно сползает на дно, закрывает воспаленные глаза.

И уже не видит берега, не слышит птичьего крика.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Петро Крайнюк возвращался из Москвы. На фронтовой дороге его догнала весть: наши войска срезали вражеский клин и освободили кусочек родной Украины. Это было почти рядом, и писатель выскочил из набитого солдатами эшелона, потянув за собой Мишка Бойчака.

— Куда же вы? — закричал Мишко. — Поезд трогается, а мы что будем делать?

— Танцевать, — бросил Крайнюк и, присев у стены разбитой станции, развернул на коленях карту.

Поезд свистнул и укатил, увозя резервы на юг. Мишко посмотрел ему вслед и безнадежно почесал затылок. Он здорово устал с этим Крайнюком, пока провез его от Черного моря в Москву, да и там бегали, высунув языки. А сколько пришлось натерпеться, пока втиснулись в эшелон, который теперь подмигнул им красным глазом и исчез вдали! Теперь загорай, моряк, на этой разбитой станции, откуда даже все воробьи разлетелись...

Крайнюк закончил первую часть романа «Матросы идут по земле» и прочитал ее в штабе Черноморского флота. Там роман приняли одобрительно, и адмирал поздравил писателя с успехом. Крайнюк рассказал штабистам, о чем будет идти речь во второй и третьей частях, и пожаловался, что ему не хватает некоторых материалов для продолжения книги. Эти материалы могли оказаться в Генштабе, и адмирал решил отпустить писателя в Москву.

В это время роман начал печататься с продолжением во флотской газете. Его тепло встретили матросы и солдаты, ведь события, описанные в нем, были еще свежи в их памяти. Они узнавали кое-кого из героев и удивлялись, почему Крайнюк изменил в книге их настоящие фамилии. Недоумевали и многие офицеры штаба.

— Чтобы руки себе развязать, — объяснял адмирал тем из офицеров, кто считал изменение фамилий главным недостатком романа. — Чтобы свобода творчества была и оперативный простор. Так все писатели делают. Кто говорил, что муза молчит, когда говорят пушки? Глупости. У нас муза не молчит и не будет молчать... Вон послушайте, сколько песен сложили наши поэты... Весь фронт и тыл их поет. А потом повести пойдут, романы. Я думаю, Крайнюку нужно съездить в Москву, показать там книгу. Я напишу письмо в Главное политуправление...

Иначе воспринял появление романа полковник Горпищенко. Он не был в штабе, когда Крайнюк читал там роман, и познакомился с первыми главами в газете. Полковник насупился, стал пробирать Бойчака, почему тот не известил его. Мишко оправдывался тем, что и сам ничего не знал.

— Не знал. Ты у меня никогда ничего толком не знаешь. Распустились. Где он сейчас, этот Крайнюк? — ворчал полковник.

— Да там, где и был. Под горой, у боцмана Зотова, — объяснил Мишко. — И мне с вами идти?