Плешивый мальчик. Проза P.S. (сборник)

Ему купили кеды. Ему дали денег, он купил кеды и прибежал домой, а обрадованный, по обыкновению слегка выпивший папаша встретил его на крыльце.

Но он не слушал папашу, он скорее в дом, он скинул худые свои рыжие ботинки, напялил кеды и рывком зашнуровал их – чудно и горизонтально, как видел однажды у баскетболистов в кинохронике.

Пьяненький папаша хотел ему рассказать.

Хотел рассказать ему про свои несчастья, что он купил бутылку портвейна, а тут пришел родственник Иван, шофер с мясокомбината.

И выпил полбутылки.

И съел еще столовой ложкой банку какао со сгущенным молоком, которую папаша приготовил для сына, съел, приговаривая:

– Кохве очень вкусное. Я это кохве всегда с удовольствием ем…

Шофер – вор поросячьих ножек с мясокомбината.

Но он не слушал, он шнуровал кеды, и папаша улегся на кровать. Прикрыл голову газетой и захрапел.

А над комодом, на котором стояли духи, шкатулки и альбом для фотографий, висело зеркало.

И он залез на комод и стал рассматривать кеды в зеркало. Штаны набегали на кеды, а кеды были матовы, от них пахло резиной, клеем, загадочным Китаем.

И он округлил глаза и понял, что это не кеды, а стильные корочки-на-микропорочке, а на голове у него кок, и не школьные, а брюки-дудочки, и сейчас зазвучит музыка. «От Сибири до Калуги все танцуют буги-вуги», и заколышется его рубаха навыпуск с обезьянами, и заколышется его галстук с голыми женщинами. И он смотрел в зеркало и видел, как он уже с чувихами в Парке культуры и отдыха им. Горького, и народные дружинники режут уже брючки его ножницами и бреют голову с коком, и джазовые ударные, и «BAR» и «Visky». И он кинулся к папаше, сорвал с него непрочитанную газету, растолкал и объявил гордо:

– У меня кеды как у стиляги. Я теперь буду танцевать буги-вуги.

Папаша смотрел на него одним глазом, и физиономия его со сна сделалась багровой и синей.

Муха еще жужжала, осенняя муха в наступившей тишине.

– Хто? Как у стиляги? – недобро спросил он. – Ты? Буги-вуги? Да я эти кеды стиляжные к черту топором порублю!

Сын пулей кинулся на улицу, папаша за ним, свернув по дороге комод, несколько стульев, так что зазвенело разбитое зеркало и еще какое-то стекло.

Он летел по родной улице, которая была тихая улица и вся заросла свинячьей травкой, полынью, ромашками, а сзади «топ-топ-топ» и «Стой, сукин сын!».

– Если я – сукин сын, так ты – мой отец, – огрызался он на ходу.

Кеды все-таки обувь спортивная, поэтому, когда попозже он осторожно вернулся домой, тот уже остыл и молча сметал в жестяной совок зеркальные остатки.

…А смертельно обиженный на весь свет старший Клопин, Костя, поступивший в Политехнический институт только на следующий год, устраивался в этот теплый осенний период на работу слесарем на паровозо-вагоноремонтный завод, продолжая по вечерам упорно танцевать в темноте.

1965 г. – 8 февраля 1969 г.

Москва – Красноярск

P.S. Одной из характерных черт прежней власти было то, что она перманентно с кем-то боролась. В основном со своими же гражданами. Вот сейчас, на протяжении лет, читаешь это и думаешь – ну что, Власть, жалко тебе, что ль, было, если твои явно ЗАКОНОПОСЛУШНЫЕ граждане иной раз станцуют в темноте, потискают девочек и выпьют водки, убудет, что ль, от учения Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина-Хрущева-Брежнева-Андропова-Черненко-Горбачева? А вообще-то этот рассказ не о том, это – о нежности. Почти все рассказы, собранные в этой книге, о чувствах, а не идеях. Которые в основном и, пожалуй, без исключения гроша ломаного не стоят.

«Плесень» – поскольку у нас была страна с централизованным снабжением, то появившийся в одной из центральных газет фельетон «про стиляг» был немедленно воспроизведен в газетах практически каждого крупного города, но под тем же названием.

Польза и вред радио

А деда Проня как-то приехал в тележке, на кобыле собственной в Красноярск рано утром, летом, когда молочная застойная тишина на улицах, и ставни заперты, а изнутри гайки на болты ставенные накручены: в опасении бандитов, людишек лихих.

Эти болты зимой промерзают насквозь, и на гайке снежные перышки, и не страшно думать, когда печку натопишь до гуда реактивного, что за окном, за ставнями этими синяя ночь, крепостью водке равная, морозная ночь, не страшно, потому что только болт этот, промерзший, настывший и соединяет тебя с миром.

Ну, деда Проня лошаденку привязал к заплоту, а сам присел рядом по нужде, зная, что в такую рань некому его, старика, за поведение непотребное ругать-хаять.

И вдруг слышит он клекот ужасный, будто вороны на свалке за мясокомбинатом падло клюют. Их там, монахов птичьих, видимо-невидимо, а обитель ихняя – ручейки желтой крови да внутренности сгнившие, в которых живут белые черви – лучшая наживка для хариуса.

Дед, когда клекот-шум услыхал, то понял, что это радио, про которое уже полгода твердили в деревне, что вот есть в Красноярске такое «радио» и в него все слышно.