Плеск звездных морей. Очень далекий Тартесс

— Неча на зеркало пенять, — сказал Борг по-русски и засмеялся. — Нет, пилот, зеркало абсолютно прямое. Понимаешь? В обычном зеркале ты видишь свое перевернутое изображение. А это зеркало прямое, оно отражает правильно. Лицо всегда немного асимметрично. Чуть-чуть. Мы привыкаем к этому, постоянно глядясь в зеркало. Поэтому в зеркале-инверторе тебе чудится искажение. Теперь понял?

Я поднес зеркальце ближе к лампе и увидел, что оно не сплошное, а состоит из множества мельчайших кусочков.

— Мозаичный экран? С внутренним энергопитанием?

— Не будем пока входить в детали, — ответил Борг. — Тем более что я и сам не очень-то… Тут в институте есть несколько ребят, они понимают Феликса лучше, чем я, и мы вместе сделали эту штуку.

Он поискал на столе, вытянул из кучи бумаг и пленок чертеж и развернул передо мной. Там был набросок ионолета серии «Т-9», корпус корабля окружало какое-то двухъярусное кольцо. Я вопросительно взглянул на Борга.

— Да, вот такое колечко, — сказал он. — Зеркально-инверторное…

Я еще не знал, что будет, но и так было понятно: будет то, чего еще никогда не было. Ни с кем. А любой «первый раз» в космосе — это шаг в неизвестное. И этот шаг Борг предлагает сделать мне. Ах, свойства человеческие! Страшно и, конечно, привлекательно, как все неизвестное. Мое согласие? Борг его и не спрашивал. Он знал, что я соглашусь.

— …миллионами ячеек как бы начнет вбирать в себя пространство, — слышал я хрипловатый голос Борга, — а хроноквантовый совместитель прорвет временной барьер…

Голос тонул в смутном гуле, это был гул пространств, неподвластных воображению… нет, это гул крови в ушах… нет, подлый инстинкт отыскивания чужой спины для защиты…

Чтобы быстрее с этим покончить, я сказал, не дослушав Борга:

— Ладно, старший, я согласен.

Мне показалось — он меня не услышал.

Может, я сказал слишком тихо? Может, только хотел сказать?

— …обеспечит возвращение и вывод из режима. Одно только не сумеет сделать автомат — передать ощущения человека…

— Я пойду, пойду!

— Не кричи, — сказал Борг. — Расчеты сделаны точно, тут я ручаюсь, но принцип, на котором они основаны…

— Я видел, как передача с Сапиены подтвердила принцип, — сказал я. Теперь я боялся одного: как бы не передумал Борг.

— Речь идет не об электромагнитных волнах, а о человеке. — Борг хмуро уставился на меня. — Торопишься, пилот, не нравится мне это. Я могу взять на себя ответственность за опыт. Но, если он не удастся, воскресить тебя я не смогу. — И добавил жестко: — Оставим пока этот разговор. Ты к нему не готов.

Мы помолчали. Вдруг раздалось хихиканье. Это Феликс, углубившись в журнал, посмеивался чего-то. По затрепанной обложке я узнал старинный журнал математических головоломок, один из тех, которые некогда издавали для своего развлечения андроиды.

— Чего ты смеешься? — спросил Борг. — Феликс, тебя спрашиваю.

— Слышу, — отозвался тот. — Задачка хитро придумана, а решается просто…

Глава восьмая «ЭЛЕФАНТИНА»

Нигде нет таких формальностей, как в космофлоте. Особенно они неприятны, когда ставишь корабль на профилактический ремонт. Делать тебе, строго говоря, нечего, потому что ремонтники знают корабельные системы получше, чем ты. Но все время приходится подписывать дефектные ведомости, заявки, акты осмотров и приемок, как будто без твоей подписи ремонтники чего-нибудь недоглядят.

Гигантский тор «Элефантины» — орбитальной монтажно-ремонтной станции — плывет со своими причалами и ангарами вокруг шарика. Плывет Земля в голубых туманах, в красном сиянии зорь, в вечерних огнях городов. И чтобы не отстать от вечного этого движения, плывешь и ты в черной пустоте, барахтаешься возле корпуса корабля — маленький беспокойный человек.

А когда надоест плавать, ты устремляешься, кувыркаясь, к шлюзовым воротам. Ты входишь в один из отсеков станции, тут искусственная тяжесть, а потом ты идешь, отупевший от подписывания бумажек, к себе в каюту читать, или в кают-компанию сыграть партию-другую в шахматы, или пить чай к старому другу Антонио.

Антонио оказался среди нашего выпуска самым домовитым. Он ведает на «Элефантине» службой полетов, у него не очень интересная хлопотливая должность, уютный двухкомнатный блок на третьем этаже станции и милая-премилая Дагни Хансен, похищенная у марсиан.

Когда Дагни, склонив белокурую голову, медленно и плавно вносит поднос с чаем и едой, и мягко улыбается шуткам, и садится вышивать что-то пестрое на распашонке, мне становится легко, бездумно, покойно. Никаких тревог, никаких желаний. И смешно мне смотреть на суету Антонио. Чего тебе не сидится на месте, чудак? Опустись на ковер у ног Дагни, и пусть она положит тебе на голову теплую ладонь — право, больше ничего не надо…

Мы с Робином сидим у окна и играем в шахматы. Окно, понятно, условное. Стенной плафон, имеющий вид окна. Человеку свойственно тешить себя иллюзиями, он просто не может жить, если не обманывает самого себя. Говорят, у Трубицына, начальника «Элефантины», который годами не бывает на Земле, есть специальные ленты с записью дождя, шума ветра и утреннего щебета лесных птиц.