Плеск звездных морей

Глава шестая Андра – надежда этнолингвистики

По двум белым лестницам факультета этнолингвистики стекали два человеческих потока. Вон бегут вприпрыжку курчавые губастые папуасы. Рослые парни скандинавского типа с желтолицыми смеющимися кореянками или, может, аннамитками. Четверо пигмеев идут не спеша, на ходу листают книги и переговариваются голосами, похожими на птичьи. Пёстрые одежды, весёлый гам, интерлинг вперемежку с неведомыми мне языками.

И, наконец, – Андра. Новая причёска – волосы черным ореолом вокруг головы. Переливающийся красным и лиловым спортивный костюм, лыжные мокасины. Слева и справа – почётный эскорт в лице двух юных гуманитариев, увешанных портативными лингофонами.

До меня донёсся обрывок разговора:

– В этой позиции прямой взрыв утрачивается и переходит в сложный латеральный звук.

– Ты ошибаешься: не латеральный, а фаукальный…

Мне было жаль прерывать этот необыкновенно интересный разговор, но все же я окликнул Андру. Её тонкие брови взлетели, она выбралась из потока и, улыбаясь, направилась ко мне:

– Улисс! Почему не предупредил, что прилетишь? Или потерял номер видео?

– Не хотел отвлекать тебя от учёных занятий. А ты ещё выросла.

– Не говори глупости! Это Улисс, – сказала она своему эскорту, – познакомьтесь. Улисс Дружинин.

– Позволь, – сказал гуманитарий, что постарше. – Не ты ли выступал недавно в Совете перспективного планирования?

– Он, он, – подтвердила Андра. – Я сама не слушала, но мне, конечно, доложили…

Она слегка порозовела. «Конечно, доложили» – эти слова как бы намекали, что мои дела имеют прямое отношение к ней, Андре.

– Я был дьявольски красноречив, правда? – сказал я.

Она засмеялась:

– Ещё бы! При твоих голосовых данных…

– Мне понравилось твоё выступление, – серьёзно сказал гуманитарий. – Я не совсем понял смысл открытия Феликса Эрдмана…

«Не совсем»! Солидный малый, подумал я, стесняется сказать, что совсем не понял.

– … но в том, что ты говорил, была логика, продолжал гуманитарий на прекрасно модулированном интерлинге. Если появилась возможность полёта вне времени – кажется, так ты формулировал? – то, очевидно, надо её использовать. Одно неясно: для чего нужно лететь за пределы Системы? Ведь доказана нецелесообразность таких полётов, не так ли?

Ох… Я подумал, что, если бы вдруг эта самая нецелесообразность материализовалась и стала видимой, я бы полез на неё, как… ну, как Дон-Кихот на ветряную мельницу.

– А ты чем занимаешься? – спросил я.

В моих негибких модуляциях было, наверное, нечто угрожающее, и Андра поспешила вмешаться в разговор, Она сказала:

– Эугеньюш – надежда этнолингвистики. Он знает тридцать три языка, и у него уже есть работы по машинному переводу на интерлинг.

– Перестань, – сказал Эугеньюш, поморщившись.

– Знаешь, что он предложил? – не унималась Андра. – Он предложил заранее написать все книги, какие могут быть написаны в будущем. Ведь электронное устройство может исчерпать все возможные логические комбинации слов и знаков.

– Позволь, – сказал я. – Но это старинная идея, которую…

– Ну и что? Идея была высказана в прошлом веке, а осуществил её Эугеньюш. Знаешь, что он сделал? Запрограммировал для машины полный вебстеровский «Словарь Шекспира», задал ей соответствующие алгоритмы и историческую кодировку…

– …и получилась прескверная одноактная пьеса, – перебил её Эугеньюш. (Он начинал мне нравиться.) – Как ни печально, даже самым умным машинам не хватает таланта. Улисс – это родительское имя?

– Нет, собственное, – сказал я. – А что, не нравится?

Тут вмешался второй гуманитарий, совсем юный и румяный.

– Мне нравится, – заявил он и вдумчиво разъяснил: – Улисс ведь был не только героем и мореплавателем, он был первым в Древней Греции семасиологом.

Я подумал, что этот парень слишком заучился, но он сослался на эпизод из «Одиссеи», который я совершенно не помнил, а именно: Улисс водрузил весло на могиле Эльпенора и тем самым сделал первую древнегреческую надпись – мол, здесь лежит не кто-нибудь, а моряк.

– Вероятно, и до него многие поколения моряков поступали таким же образом, – уточнил гуманитарий, – но Улисс был первым, о котором мы это знаем.

Мы вышли из факультетского здания на вольный морозный воздух. Я обдумывал, как бы избавиться от гуманитариев, и, должно быть, обдумывал весьма интенсивно, потому что Эугеньюш вдруг умолк на полуслове, покосился на меня, а потом стал прощаться. И увёл с собой румяного юнца.

– Они всегда крутятся возле тебя, эти ларе… латеральные? – спросил я, беря Андру под руку.

Она засмеялась:

– Всегда. Ты прилетел по делам в Учебный космоцентр?

– Я прилетел в Веду Гумана. Видишь ли, там учится одна очень, очень серьёзная особа, надежда этнолингвистики.

– Улисс, не поддразнивай. Не люблю, когда со мной говорят, как с маленькой.

Снег славно скрипел под её мокасинами и моими башмаками. Встречные парни тоже казались мне славными теперь, когда никто из них не вертелся возле Андры. Она потребовала, чтобы я рассказал, как это я осмелился выступить на Совете.