Плеск звездных морей

Все же мы сумели доказать ненужность некоторых дырок. Нам было жаль нашего корабля. Ведь к кораблю привыкаешь. Пусть он серийный, а всё-таки чем-то отличается от других – должно быть, именно тем, что он наш.

Буксиры доставляли к причалу био-, пара- и прочую психоаппаратуру, и мы только вздыхали, глядя, как ящик за ящиком исчезают в шлюзе корабля. Из глубин моей памяти всплывала древняя частушка из авиационного фольклора прошлого века:

Мы летели, мягко сели, присылайте запчастя –
Два тумблера, два мотора, фюзеляж и плоскостя.

Наезжали контролёры из космофлота – знакомиться с переоборудованием и инструктировать нас. Мы и на них наседали. Мы предлагали им самим пилотировать корабль, набитый био-, пара- и так далее, а мы бы посмотрели, как это у них получится. Контролёры убеждали, что новая аппаратура нисколько не отразится на пилотировании, поскольку все выверено, рассчитано и согласовано с управлением. Одному такому контролёру Робин сказал, что будет держать бумагу о согласовании на пульте и в случае беды вставит её, бумагу, в аварийный вычислитель. Контролёр обиделся и сказал, что дерзость – не лучшее качество молодых пилотов. Он был совершенно прав. Не следовало обижать этого человека, который летал на кораблях – на тех, что теперь встретишь разве в музее, – ещё в то время, когда мы заучивали таблицу умножения.

Как-то раз мы сидели у Антонио в уютной квартирке. Из соседней комнаты доносилась колыбельная – это Дагни убаюкивала двухлетнего сына. Судя по тому, что колыбельная то и дело прерывалась бодрыми восклицаниями, младенец вовсе не собирался спать. Он был очень похож на Антонио – такой же вёрткий и беспокойный. А может, вся штука была в рондро… ну, в том препарате, которым Антонио когда-то поил Дагни.

Мы пили чай с лимоном и печеньем, и Антонио громким шёпотом требовал, чтобы мы говорили потише. В комнате повсюду были разбросаны игрушки, в воздухе плавала игрушечная планета, вокруг которой медленно крутилось кольцо – ни дать ни взять Сатурн.

Робин вертел в руках фигурку рыцаря в сверкающих доспехах, и вдруг – видно, на что-то случайно нажал – от фигурки осталась лишь сморщенная оболочка, и по коленям Робина запрыгали, соскакивая на пол, крохотные всадники в индейских головных уборах. Робин совладал с собой, не рванулся со стула, хотя я видел по его глазам, что его испугала неожиданная метаморфоза.

– Превратили квартиру в детский сад, – проворчал он, с отвращением глядя на скачущих индейцев.

Антонио засмеялся.

– Это Хансен привёз, отец Дагни, – объяснил он. – Да вы слыхали про него – известный конструктор детских игрушек.

– Нет, мы не слыхали, – сказал Робин и придвинул к себе вазу с миндальным печеньем.

– Не может быть. Такой добродушный толстяк, похожий на Криц-Кинчпульского.

– А кто этот Криц… как дальше? – спросил я.

– Его тоже не знаете? – Антонио громко вздохнул и возвёл глаза к потолку. – Совершенно дикие люди, никого не знают! Да, так вот. Прилетел к нам погостить Хансен, отец Дагни. Навёз игрушек, малыш в восторге, все в восторге. Ну ладно. Гостит день, другой, вижу – он безвылазно сидит в квартире, Хансен, отец…

– Дагни, – подсказал Робин. – Мы догадались.

Антонио кинул на него тот самый взгляд, который в старых романах называли испепеляющим.

– И я ему предлагаю прогулку. У меня как раз «Оберон» стоял свободный, знаете, буксир новой серии, с контейнерами…

– Знаем, – сказал я.

– Слава богу, хоть что-то знаете. Значит, предложил ему полетать вокруг «Элефантины» – ни за что! Просто выйти в скафандре из шлюза – ни за что! «Да что ты, старший, говорю, ты даже не хочешь полюбоваться, какая вокруг красотища?» – «Я уже налюбовался, говорит, когда сюда летел». А у самого в глазах страх. Да что там страх – ужас!

– Тише, не кричи, – сказал Робин.

– По-моему, это вы кричите, – сказал Антонно. Он оглянулся на дверь детской и понизил голос: – Представьте себе, так и просидел в четырех стенах две недели. Затосковал ужасно. «Не понимаю, говорит, как можно так жить – без земли, без неба, в этом чёрном пространстве». И улетел на шарик.

– Ну и что удивительного? – сказал Робин. – Все дело в привычке. Мы привыкли к чёрному небу, а он – к голубому.

– Не он, а оно, – поправил Антонио. – Человечество!

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил я, настораживаясь.

– А то, что не надо тащить его в космос. Ну что это за жизнь – вечно в скафандре, в чуждых условиях…

– Погоди. Во-первых, Хансен с его страхом перед космосом – отнюдь не олицетворение человечества. Во-вторых… а, да что говорить!

Мне вдруг стало тоскливо. Если уж и Антонио, старый друг и единомышленник, заводит эту надоевшую песню…

– Пойду спать, – сказал я, поднимаясь.

Антонио подскочил, ухватился за клапан кармана моей куртки.

– Улисс, ты не думай, что я… Конечно, перенаселение, теснота – все это так. Но ведь не сегодня и не завтра. Какие-то резервы пока есть, на добрых полвека хватит. А к тому времени…