Плеть темной богини

Мальчишка, отвлекшись от ковырянья в носу, раззявил рот, матушка его тотчас наклонилась, дернула вверх широкий шарф, закрывая до самых глаз, и вновь вернулась к разговору.

– Егор Ильич, – он остановился в двух шагах, как-то растерянно огляделся, точно удивляясь, куда это его, нарядного и холеного, занесло. – Как вы тут обитаете?

Обыкновенно. Комната дешева, квартирная хозяйка приветлива. Да и соседи не столь шумны, как я опасался вначале.

– Вы ведь большего заслуживаете! Много большего! Неужто никогда не хотелось иметь…

Хотелось. Имел. И дом свой, и экипаж, и лошадок, и прислугу, и Машеньку, ради которой готов был на многое… Одного не сумел – удержать ее. Ушла моя красавица к другому, к безымянному, тому, который на кресте. И крест стал над последним прибежищем Машеньки, молчаливым укором мне, беспомощному и бесполезному.

– Простите, Егор Ильич, – тут же пошел на попятную Вецкий, видимо, отразились-таки мысли на моем лице. – Я слышал, да, слышал о беде вашей, но… но разве можно себя хоронить?

Он шел за мною, в шаге, то ли ангелом-хранителем, то ли бесом-искусителем, шептал да приговаривал о том, что работа моя в больнице бесполезна, что им, приходящим, не нужно мое милосердие и мое умение, что любой бы справился, и та же Софья, и Марьянка, и Глаша. А мне дорога в Петербург…

Дорога дальняя да дом казенный. И только в храме моем тишина и покой.

У порога остановились.

– Егор Ильич, пожалуйста, позвольте мне хотя бы объяснить… нет, нет, не отказывайте, с того прошлого разговору я много думал… признаться, не сразу понял, да и то не уверен, что понимаю верно… но Софья помогла, спасибо ей. И появилась мысль…

Дверь открылась прежде, чем я успел ответить, и выглянула Тонечка, хозяйка дома, а Вецкий замолчал.

– Ой, Егорушка, вы ли это? – она подняла лорнет, щурясь и кривясь, хотя я точно знал, что зрение у Тонечки было отменным. – И с гостем! Проходите, проходите, я самовару поставлю!

Она разговаривала почти как Марьянка, громко, восклицая, но с первого же слова становилось ясно, что все это – лишь игра. Некогда Тонечка была актрисой и с тех пор сохранила явную любовь к притворству, каковым был и голос, и жесты ее, преисполненные торжества и пафосности, и грим, что толстым слоем лежал на Тонечкином лице.

– Егорушка, а я уж думала, кого это за вами послать! – Тонечка шла по коридору, широкая спина ее, задрапированная яркой тканью, заполняла почти все пространство, а плотный круп вообще с трудом протискивался меж стенами.