Плеть темной богини

Сдал, вот как это называется. Интересно, почему? Из мести за то, что его, такого замечательного, бросили? Пусть и сам виноват, но все же, видать, свербела обида, нашептывала план отмщения, такой же трусоватый, как тот, кому он в голову пришел. Или причина более банальна? Деньги, деньги, деньги… проклятый металл или проклятая же бумага. Сколько ему пообещали за содействие? И заплатили ли?

Хотя… таким платят, уже ради того, чтобы вместе с пресловутым серебром переложить и вину на продающего.

– Они бы убили меня, если б знали, что я знал! – заскулил дядя Леша. – Григ ведь бесился, Григ в нее без памяти… Что нашел, а? Вот что? А она почему такая? Опять сбежала! Да, да, сбежала… на этот раз не домой, на этот раз дальше.

– Он снова искал?

– Не успел. Подох. Она его убила! Она! С лестницы столкнула и сбежала, думала – все. Только знаешь что? Я тебе скажу… я не сумасшедший, я знаю, как оно будет… я вижу, что не поверишь, но… – дядя Леша, судорожно сглотнув, поманил пальцем.

Пришлось нагнуться.

– Он живой! Нет, он подох, и хоронили даже. С помпой хоронили, урода этакого! С цветами и речами, я сам на кладбище был. А он все равно покоя найти не может, без нее-то… даже там ему нужна. Вот зачем покойнику баба?

От Леши пахло алкоголем, остро и неправильно, не было в этом запахе человеческой составляющей, той, что выдыхает кетоновые пары, приправленные сигаретным дымом и вонью телесной. Нет, запах был чистым и свежим.

– А еще… еще многие думают, что это никакой не несчастный случай. Она убила! Да, она его убила! Вот такая вот история, друг. Дай стольник, а?

Юленьке не без труда удалось сдвинуть с места массивный стол, протолкать его, сопротивляющегося, скребущего паркет, к полкам. Стол перегородил коридор, а на паркете остались две глубокие длинные царапины. Но вот ведь дело – не жалко. Бабушка сама говорила, что не стоит жалеть о вещах.

Стул Юленька взяла не на кухне, а в одной из комнат, он был высокий и с узким сиденьем, прочно закрепленном на толстой раме. И подбитые резиной ножки не должны были скользить по полированной столешнице.

А Зоя Павловна, случись ей увидеть подобное непотребство, непременно разоралась бы.

Зоя Павловна умерла, и бабушка тоже, и не это обидно, а то, что ни одна из них – а ведь Юленька доверяла им – не удосужилась сказать правду.

Впрочем, маловероятно, что фарфоровые куклы тоже что-нибудь да скажут, они по природе молчаливы.

Забравшись на стол, Юленька с сожалением подумала, что падать будет высоко. И больно. Боли Юленька жуть как не любила. Но стул вроде бы был устойчивым, полки крепко держались на стене, а сверху загадочно и насмешливо смотрели куклы.

Магда обозвала Юленьку куклой. Магда с порога потребовала отдать Плеть. Магда сказала, что если Юленька не отдаст, то ей же, Юленьке, хуже будет. Она кричала и билась в истерике, а Юленька понятия не имела, как это остановить. А потом Магда ушла.

Да, в этой встрече определенно не было смысла.

Стул скрипнул под Юленькиным весом. Какой же он крохотный! И как высоко! А куклы, как нарочно, тяжелые. И пыльные… Да, сейчас было видно, что на изящных фарфоровых личиках лежал толстый слой пыли, она же, серая, мягкая, пряталась в волосах и складках пышных юбок, в корзинках и шляпках.

Юленька решительно сняла первую из кукол – Златовласку в жесткой парче. Тяжелая. С мягким тельцем, в котором похрустывает не то солома, не то отсыревший песок, не то и вовсе пенопласт. Ручки у куклы тяжелые, отлитые из фарфора, с крохотными пальчиками. А глаза выразительные, не кукольно-круглые, но словно бы вытянутые к вискам. И реснички настоящие.

Прелесть, а не куколка!

Юленька, спрыгнув с табурета, сползла со стола, отнесла куклу в комнату и, посадив на подоконник, крепко задумалась: все-таки без помощи ей не управиться, это за каждой придется сначала вверх карабкаться, а потом вниз слезать.

– Бездельница, – проворчала Зоя Павловна, прихлопывая тряпкой сонную осеннюю муху. – От бездельница растет! Ну ты только посмотри на нее! Ни к чему… и чем ты всю жизнь заниматься станешь, а?

– Отстань от ребенка, успеет она еще… – пыхнула дымом бабушка. – Вырастет – сама и решит.

Еще один подслушанный и забытый разговор? Когда он случился? И в чем тогда провинилась Юленька? Отказалась половики скатывать? Или хрусталь мыть? Или делать еще что-то важное и срочное? Она не помнила, но теперь, аккуратно пристроив добычу в углу подоконника, решительно вышла из комнаты. Там, под самым потолком, оставалось почти два десятка кукол – работа до самого вечера.

Спустя полчаса кукол на подоконнике сидело пять, Юленькины ноги и руки ныли, голова кружилась, а к штанам, кофточке, да и к коже прилипла старая, сухая пыль.

И тогда Юленька решила процесс модифицировать – сначала она пересадила кукол с самой верхней полки на ту, которая пониже. Потом, спустившись с табурета, переселила их на столешницу, а уже со столешницы – в комнату.

Итого в наличии оказалось двадцать две игрушки, хотя, конечно, язык не поворачивался называть этих фарфоровых дам игрушками.