Плетущий

Я был последним, кто его видел. Моя рука невольно сжимается в кулак, когда перед глазами встает картина 15-летней давности: я из последних сил держу его ладонь, пытаясь удержать над пыльной пропастью. Будто вживую вижу, как его ладонь выскальзывает из моего, и я не могу подать вторую руку, потому что цепляюсь ею за щель в полу. Вижу его испуганные, круглые от страха глаза, когда он летит вниз, размахивает руками и исчезает в непроглядной пыли. За те несколько секунд он, вероятно, мог покинуть сон, а я неотрывно следил за его полетом. Высоко взлетевшие клубы пыли скрыли его от моего взгляда, и тогда я решил, что он погиб. Несколько дней спустя, когда оставшиеся пятеро учеников из нашей группы официально становились Плетущими, никто из Учителей, в том числе и Марина Яковлевна, ни словом не обмолвился о Клаусе. Это не значит, что мы не спрашивали. Спрашивали постоянно, потому что как бы мы ни недолюбливали Клауса, он был одним из нас. Учительница тогда не желала разговаривать на эту тему. Она выглядела уставшей, раздраженной, и мы больше никогда не возвращались к этой теме. То, что один из группы не смог сдать выпускной экзамен, далеко не редкость, однако смертельных исходов не было уже несколько поколений. Тогда решили засчитать нашей группе сдачу экзамена, и мы официально стали полноправными Плетущими.

И вот сейчас после этого странного вопроса Марины Яковлевны я невольно задумываюсь о том, на самом ли деле Клаус погиб или все-таки успел покинуть смертельно опасный сон. Как бы там ни было, но вопросы, связанные с делами давно минувших дней, сейчас совершенно неактуальны. Где-то глубоко внутри меня просыпается разве что вялый интерес к нелюбимому мной и всей остальной группой Клаусу. Если Марина Яковлевна интересуется, не слышал ли я о нем что-нибудь, значит, она располагает какой-то информацией о Клаусе. Теоретически я даже могу предположить, что он жив. Пусть и так. Уверен, меня его судьба касается меньше всего.

Искусственный голос в динамике беспроводной гарнитуры у меня в ухе по слогам произносит «Татьяна», когда в чехле на ремне вибрирует телефон.

– Алло, – нажимаю кнопку приема вызова.

– Алло, – слышу голос жены, – привет.

– Привет.

– Забыла написать тебе в список молоко.

– Сколько?

– Купи литр, пожалуйста.

– Конечно, – отвечаю.

– Ну все, пока, целую.

– Пока, – жму отбой и сажусь в машину.

Чувство смутной тревоги и недоговоренности уходит на второй план, уступая место заботам субботнего утра.

Как бы ни расхваливали продавцы в молочных рядах свой товар, я никогда его не куплю. Работая на предприятии, которое занимается производством продуктов питания, я твердо убежден, что продукция, требующая жестких условий хранения, не может продаваться на рынке в перемытых пластиковых бутылках. Это относится к молоку, кефиру, ряженке, сметане, творогу и другим аналогичным продуктам. Только в холодильнике, только при неизменной температуре и других необходимых условиях. То же самое касается мяса и колбасных изделий. Именно поэтому, скупив овощи и фрукты на базаре, за остальными продуктами и товарами бытовой химии я еду в «Ашан».

По-зимнему угрюмые тучи затягивают небо, и снова начинает сыпать снег. Неожиданные в субботнее утро заторы задерживают меня в пути, но я таки возвращаюсь домой еще до обеда. Мои женщины – маленькие и постарше – встречают радостно, как обычно. Машенька, самая младшая, с серьезным видом, запинаясь и подбирая слова, рассказывает о том, что помогала маме делать блинчики. Спустя час я иду в ближайший торговый центр, где в одном из обменных пунктов покупаю валюту – национальные гривны в Беларуси, разумеется, не котируются. Конечно, кредитная карточка поможет мне с предстоящими расходами, но наличные деньги всегда должны быть под рукой.

Такси приезжает вовремя. Я прощаюсь с близкими и спускаюсь в лифте на первый этаж. Путь до вокзала с Позняков занимает полчаса. Ранний ноябрьский вечер уже вступил в свои права, и желтые фонари на всем пути следования такси по Бажана, Гринченко и Саксаганского мягко светят и отражаются в мокром асфальте, уже щедро посыпанном технической солью.

Таксист помогает вытащить из багажника мою небольшую дорожную сумку и, получив расчет, желает счастливого пути. В здании вокзала мне приходится провести около сорока минут. Пассажиры кого-то встречают, уезжают, ходят с большими сумками, чемоданами, спят, нервно расхаживают из стороны в сторону, говорят по телефону, пьют кофе из автоматов, читают газеты и журналы, покупают что-то в небольших магазинах, глядят в окна с высоты второго этажа на рельсы и поезда… Все это часть беспокойной жизни железнодорожного вокзала. Несмолкаемый гул голосов разбавляют взрывы смеха молодых парней и девушек с огромными туристическими рюкзаками. Монотонный женский голос с короткими перерывами вещает о прибытиях и отбытиях различных поездов, просит быть внимательными, следить за своими вещами и объявляет о начале посадки на очередной поезд…