Плетущий

Она говорит, а я с превеликим изумлением отмечаю, как в окно пробивается солнечный луч и веселым зайчиком отражается от чая, что в моей чашке, на стене сбоку. Не менее удивленно наблюдаю за тем, как фиалки на подоконнике расцветают сиреневым, фиолетовым и нежно-голубым. Беспечные воробьи шумной стайкой подлетают к окну и, весело чирикая, цокают по оцинкованному подоконнику за стеклом. Счастье женщины, сидящей напротив, оказывается настолько сильным, что даже я невольно улыбаюсь.

– Она вышла замуж, – продолжает хозяйка, – за канадца и уже семь лет живет с ним. В Ванкувере. Муж работает в строительной фирме, а Лизонька дает уроки игры на пианино.

Она снимает со стены другую фотографию в светло-розовой рамке. На ней изображены двое детей.

– Это Мери и Кэт, но я зову их по-нашему: Катей и Машей. Им уже по пять годиков…

Солнца становится больше. Оно раскрашивает в яркие цвета этот мир, дарит радость и тепло.

– Они приезжают в гости? – осторожно спрашиваю я.

– Конечно, – следует ответ после короткой паузы. – Два года назад приезжали.

Сверкая, как драгоценный камень, по ее щеке скатывается одинокая слеза. Яркое солнце блекнет, а воробьи за окном вспархивают и улетают. Я слышу, как первые капли дождя звонко падают на оцинкованный подоконник за стеклом.

– Лиза звала меня уехать с ними. Переехать жить в Канаду, но… Куда же я? А Гриша?..

Она кладет перед собой третью фотографию с изображением молодого офицера в военной форме Советской армии. Следующая – свадебная: жених в костюме, а невеста, моя подопечная, в белоснежном платье с шикарным букетом роз.

За окном снова появляется солнце, и я вижу, как в дожде поднимается радуга, чьи цвета кажутся яркими и четкими. Прислушиваюсь, не веря своим ушам. Сквозь шум непрекращающегося дождя до меня все отчетливее доносится музыка. С каждым мгновением она становится все громче. Теперь уже нет нужды вслушиваться. Ее легкая и грустная мелодия проникает, кажется, в самое сердце и дарит ощущение полета и невесомости. Это седьмая симфония Бетховена, «Лунная соната», которую композитор написал, уже страдая от прогрессирующей глухоты. Это произведение он посвятил той, которую любил больше жизни.

– Может быть, – говорю я, – вы хотя бы в гости к Лизе и внучкам съездите?

Женщина фокусирует на мне взгляд, и в следующую секунду солнце исчезает, а вместе с ним и радуга. Еще несколько секунд звучит красивая мелодия, но потом замолкает, будто кто-то выключил проигрыватель.

– Я не могу все бросить, – наконец отвечает она. – У меня здесь друзья, знакомые, родители… на кладбище. У меня здесь Гриша.

– Ваш муж? – спрашиваю я.

– Да, – она запинается. – Он должен скоро прийти с работы…

Свет за окном меркнет, и становится гораздо темнее. Я вижу, как появившиеся низкие серые тучи закрывают собой все небо. Дождь заметно усиливается. Он зло бьет в подоконник и поднимает маленькие фонтанчики брызг. Сильный ветер раскачивает и треплет деревья, срывает с них листья и пытается носить по воздуху, но превратившийся в сильный ливень дождь яростно вбивает их в землю. Становится заметно прохладнее, и я, встав из-за стола, закрываю форточку. Лепестки цветов фиалок на подоконнике опадают, а их зеленые листья темнеют, покрываясь какими-то коричневыми пятнами.

– Если хотите, я могу уйти, – говорю я, стоя у окна.

– Нет! – гораздо более резко, чем нужно, быстро отвечает женщина, вставая в дверном проеме. – Куда же ты по такому дождю пойдешь?

Ее волосы из русых уже превратились в седые, а глаза запали и поблекли. На ее лице появились глубокие морщины, и скорбные складки пролегли в районе глаз и в уголках губ. Кажется, что за несколько секунд, она постарела лет на двадцать. Женщина продолжает стоять в дверном проеме, закрывая собой выход из кухни, нервно жует губы и непрестанно теребит край черного платка, оказавшегося на ней. Что же, это значит, что она осознает тот факт, что является вдовой, неосознанно явив символ смерти и скорби – черный платок на своих плечах.

Однако, не смотря на все эти безусловно печальные перемены, одно все же радует меня. Это надежда в ее глазах. Безумная, отчаянная, но все же надежда, которая яснее ясного говорит о ее скрытом желании.

– Все будет хорошо, – киваю ей. – А пока садитесь, не стойте. Я никуда не уйду.

Еще мгновение моя подопечная глядит на меня затравленным взглядом, а потом шагает к стулу и опускается на него.

– Ваш муж, Григорий, – говорю я негромко, – часто вас посещает?

– Каждый день, – глухо отвечает она, опустив плечи и отведя взгляд.

– Но вы же знаете, что он… – невольно запинаюсь я.

– Умер? – заканчивает за меня женщина. – Разумеется, я это знаю. Я прекрасно помню, как его хоронила, и когда это было.

В темном небе коротко и ярко вспыхивает молния, а спустя несколько секунд оконное стекло жалобно вздрагивает от докатившихся гулких раскатов грома.

– Если вы захотите, – произношу я, глядя в глаза вдове, – он больше никогда не придет к вам.