Плевенские редуты

Посреди комнаты стоял широкий стол, заваленный курительными трубками и кисетами. Меж разбросанных бумаг возвышался кофейник. Эфенди Махмуд Чиракоолу — человек молодой и жизнелюбивый — не очень обременял себя работой. На Махмуде черный сюртук турецкого покроя, застегнутый в эту жару не на все пуговицы. Попыхивая сигаретой, вставленной в янтарный мундштук, эфенди прочитал перевод и погладил свой бритый подбородок:

— Прекрасно, Марин Жечо Цолов, прекрасно… Я доложу паше.

В коридоре раздался какой-то шум, захлопали двери. По лестнице, со второго этажа, торопливо протопали сапоги жандармов-заптиев, дверь в комнату эфенди рывком открыл тощий писарек в синем кафтане и белой чалме, вытаращив от ужаса глаза, крикнул:

— Московцы в Плевне! — и скрылся.

Махмуд Чиракоолу для чего-то застегнул сюртук на все пуговицы и выбежал из комнаты, а Марин прильнул к открытому окну, тоже выходящему на площадь.

Из-за поворота улицы на рысях выехали всадники. «Казаки!» — ахнул Марин, увидев поблескивающие пики и алые лампасы.

Он с жадностью стал всматриваться в незнакомцев. Вот казак с медной серьгой в ухе. А вон молодой, курносый, с ржаным чубом-клубком, выкатившимся из-под околыша. Суховатое лицо горбоносого казака коричнево загорело, будто солнце подсушило его. Удивительно сидели они в седлах, словно срослись с конями. В их свободной посадке, статности была степная красота своеобычного, незнакомого народа, А глаза, как у всех степняков, острые. Вот бы бравостью, мужественностью хотя бы немного походить на них. В конце концов противно быть таким городским слизняком.

Марин смотрел как зачарованный: казаки на болгарской земле! Ну что же, может быть, пики и принесут независимость. Но чего ждать от них лично ему, Марину? Вон к их начальнику, покорно скрестив руки над головой, подошел эфенди. Вон, спешившись, казаки окружили полуроту заптиев, и те, побросав оружие, поплелись в тюрьму неподалеку от конака.

Болгарин в шароварах, расшитых шнуром и заправленных в постолы, показывал на погреб, куда юркнул английский инженер, и туда отправились два казака. Выйти к русским? Нет, это было бы, пожалуй, опрометчиво: кто знает, как повернутся события через день, через час. Осман-паша со своей армией где-то совсем рядом.

* * *

На радостях, что так легко захватили город, что им досталось более ста подвод с фуражом, солью и хиной, Афанасьев решил здесь же, на майдане, пообедать.

Сбежавшиеся болгары немедля под каштанами и липами соорудили из бочек с красными обручами и досок скамейки, столы, уставили их горячим хлебом, вином, наскоро зажаренными на противнях баранами. Кто принес квашеную капусту и репу, кто вязанки сухой макрели, лук, куски сала. Алексей из любопытства заглянул в один двор, поближе к майдану. Под низкой стеной грубой каменной кладки выставлены цветы в горшках, роется в навозе петух, помидоры в огороде еще недозрели, листья грушевых деревьев садочка покрыты пылью. На веревке сушится белье. Ну, чисто как у нас…

Откуда-то выскочила орава болгарских мальчишек, умоляя Суходолова разрешить им «подержать коня». Во все глаза глядели на то, что происходит на площади: вбирали в себя звяканье удил, всхрапывание коней, вроде бы знакомую и незнакомую речь, цифры, вырезанные на алых околышах фуражек. Прикасались к стремени, пике… Точно так, как те, систовские, у корзины со сливами.

Трех казаков Афанасьев отправил «на гору», в дозор. При этом болгары просились, чтобы и их послали на сторожевые посты.

Фаврикодоров издали глядел на радостную суматоху. Как хотелось бы ему подойти сейчас к горбоносому есаулу и сказать:

— Русский я, Константин Николаевич…

Но нельзя, нельзя. Скрепя сердце, стой в стороне, ты еще понадобишься, Хасан.

Со злобой глядел сквозь щель забора на пир русских Вылко Халчев. Еще недавно занимался он портняжничеством, дружил с соседом, портным Русовым. Но ремесло плохо кормило Халчева, и он как-то за рюмкой ракии сказал Русову: «Сила берет верх, значит, надо служить силе». Русов назвал Вылко предателем. Они поссорились, а Халчев поступил в турецкую полицию, это освободило его от налогов и повинностей, дало сытую жизнь, сулило награды.

Сейчас Вылко старался запомнить, кто из болгар приносил угощение казакам, кто сидел рядом с их офицером. Вон примеряется торговец рахат-лукума Хасан.

А к молодому казаку подошел Стоян Русов — отродье гордеца, посмевшего оскорбить его, Халчева. О чем-то просит казака. О чем бы это? Такие, как этот сопляк Стоян, потом будут нас же вешать. Отцовская закваска…

* * *

Стоян Русов полтора месяца назад возвратился в Плевну вместе с Марином, в его коляске.

В дороге Стоян, по-молодому откровенный и безоглядный, не скрывал от своего нового знакомого и ненависти к турецким властителям, и ожидания русских.

Еще тогда Марин решил, что в Плевне не стоит поддерживать близких отношений с явным плебеем. Это — преждевременно. Но про себя отметил, что в неожиданных поворотах жизни, возможно, юнец когда-нибудь ему и пригодится.