Плевенские редуты

В прошлом Макеев был русским консулом в Смирне, встречался однажды в Истанбуле с Осман-пашой и решил, что этого достаточно, чтобы считать себя его близким знакомым. Переговоры хотели вести якобы об уборке разложившихся трупов, а в действительности, вероятно, полагали предложить ему, Осману, отступной куш, как у них это называется. Разнюхали, наверное, что у мушира долгов два миллиона франков.

Сам мушир на свидание с Макеевым и Татищевым не поехал, сказался больным, прислал записку с изъявлением чувства благоговейного высокопочитания к великому князю. Отправил начальника своего штаба Тахирнпашу и Арифа.

В парламентерской палатке, поставленной за аванпостами, прямо на Гривицком шоссе, и шли переговоры. Артиллерийская канонада умолкла на два часа.

Пили кофе. Курили наилучший табак. Договорились об уборке убитых. И ни о чем более.

Ариф, позже рассказывая Осману об этих переговорах, клокотал от ненависти: «Мне хотелось вспороть животы этим гяурам».

Ну, бимбаши может допустить роскошь таких высказываний, а его, командующего, — «ноблесс оближ» (положение обязывает), как говаривал профессор в академии. Обязывает искать выход, казалось бы, и в безвыходной ситуации.

В прошлом месяце в Плевну пытался пробиться из-за Балкан на линии деревни Мечки-Пиргос — село Третеник Орханийский корпус Мехмед-Али-паши. Но не сумел. Посылали воздушный шар из Софии, он потерпел аварию, не долетев до Плевны. Да и к чему здесь этот шар? Разве только для связи…

Не торопился с выручкой Сулейман-паша. Или не в силах? Значит, надо самим вырваться из кольца блокады. Тотлебен мудр и беспощаден. Но следует испробовать последний шанс. Для этого и вызвал сегодня своих помощников.

Великий Аллах, как расползся коротконогий Тахир-паша! Голубые глаза, седая бородка и бурдюк вместо живота. Только сейчас разглядел все это, как в сильный бинокль.

Четырнадцать столетий назад Хлодвиг Меровинг на смотрах своего войска приказывал бить палками пузатых франков. Вероятно, мера не излишняя.

А чего стоит велеречивость любителя подрать горло Тахир-паши! Все эти «опрокинем мечами храбрости, штыками могущества», «повергнем в прах гибели», «налетим, как молния с громом»… Словесная завеса растерянности! Надо всех и все собрать в кулак. И этим кулаком проломить кольцо западни.

* * *

Осман еще утрам съел несколько ложек варенья из розовых лепестков, запив холодной водой, но сейчас есть не хотелось.

Сгущались сумерки — время между собакой и волком, — вероятно, следует пойти прогуляться.

Набросив короткую бурку, он вышел из штабного дома в Дюлюм-сусе и стал прохаживаться по тротуару. Привычная тень Арифа не раздражала. По другой стороне улицы прошел продавец рахат-лукума с лотком на голове.

Был вечер пятницы. Обычно в такой вечер зажигались огни на всех семи минаретах, но теперь нельзя было этого делать — зачем давать врагу ориентиры? Притаилась даже главная мечеть Гази-Джами. Час молитвы возвещала пушка «Езана».

В последнее время Осман часто менял свое местонахождение. На этом настаивал Ариф, боясь покушения. Наверное, пустые опасения.

Снег сочно хрустел под ногами. Обступили тяжкие думы: положение было очень серьезным. За день в войсках умирает от ран и болезней не менее ста пятидесяти человек.

Странный и жуткий сон видит он из ночи в ночь. Будто ранен в ногу. Рана длинная, сухая, с подсохшими краями, и в ней плотно лежит бурый червь, скорее, похожий на змею. Осман пытается ногтями поддеть его, но понимает, что только раздавит гигантского червя и он останется в ране. Надо подождать, чтобы сам выполз, и невыносимо гадливо ждать.

Вот уже несколько ночей он просыпается с этим чувством.

— Un degoutant souvenier![42],—бормочет мушир. Лучше думать о чем-нибудь приятном: о детстве, об Истанбуле.

* * *

Он родился в Амасье, захолустном городке, стоящем на довольно бурной и мутной реке Ешиль-Ирман. Родители — небогатые люди — скоро переехали в Истанбул. Осман навсегда полюбил этот город, величием равный Риму и Афинам… Отсюда правили ста народами… Здесь билось сердце исламизма.

Мальчишками прятались они на ипподроме, в сочной траве, под полуразрушенными трибунами времен византийских императоров. Хоронились в яме Змеиной колонны, ныряли в Босфоре, у Галатского моста ели рыбу прямо с жаровни и спускались к Золотому рогу. Ступени неутомительной галатской лестницы пропитаны запахом кофе: так много здесь в пролетах кофеен.