Плевицкая. Между искусством и разведкой

Кстати, здесь она несколько покривила душой: по свидетельству ее внучатой племянницы, Ирины Ракши, опубликовавшей в 1993 году мемуары Плевицкой со своим предисловием, до начала 30-х годов Надежда Васильевна посылала в Киев своей сестре Марии (той самой тихой хромоножке Маше, которая вышла замуж за фельдшера) подарки: вещи, как она считала, необходимые в бедствующей России, и по новым российским понятиям — убийственно-роскошные. "Убийственно" — и в прямом, и в переносном смыслах слова. Иметь родственников за границей в те времена было опасно, носить иностранные вещи — еще опаснее, это могло вызвать завистливый гнев соседей, продать эти вещи — еще опаснее, потому что это называлось бы спекуляцией, и в результате Дежкины подарки Маша закапывала в огороде, где они и гнили, дожидаясь так и ненаступивших "лучших времен".

II

Вернувшись во Францию, Скоблины поселились сначала на старой ферме в департаменте Вар — сняли они эту ферму пополам с полковником Гордиенко, но потом с ним поссорились, полковник уехал, а на его место поселился брат Николая Владимировича, Феодосий, тоже офицер-корниловец.

Владимир Набоков писал: "Я почти не сомневаюсь, что ее пленение не было только игрою случая. Случайности на студию не допускаются. И еще менее сомневаюсь я в том, что, когда начался великий исход и они, подобно многим иным, потянулись через Секердже к Мотц-штрассе и рю Вожирар, генерал с женою уже трудились на пару, общая была у них песня и общий шифр. Став, что было вполне естественно, деятельным членом С.Б.Б. ("Союза Белых Бойцов"), он непрестанно разъезжал, организуя военные курсы для русских юношей, устраивая благотворительные вечера, подыскивая для бездомных барки, улаживая местные разногласия, — и все это самым непритязательным образом. Я полагаю, что какая-то польза от него была — от этого Б.Б. Но, на беду для его духовного здравия, он не мог обособиться от монархических группировок, не сознавая того, что сознавала эмигрантская интеллигенция: невыносимой пошлости, зауряд-гитлеризма этих потешных, но противных сообществ. Когда благонамеренные американцы спрашивают, знаком ли мне обаятельный полковник такой-то или величавый князь де Вышибальски, у меня не хватает духу открыть им прискорбную правду. Хотя, разумеется, состояли в Б.Б. и личности иного разбора. Я говорю о тех искателях приключений, что, служа общему делу, переходили границу где-нибудь в оглушенном снегом еловом бору и, побродив по родной стороне в обличьях, некогда употреблявшихся, странно сказать, эсерами, мирно возвращались, доставляя в маленькое парижское cafe под вывеской Esh-Bubliki или в крошечную — без вывески — берлинскую Kneipe разные полезные разности, какие шпионы обыкновенно доставляют своим хозяевам. С течением времени иные из них завязли в хитросплетениях иноземных разведок и забавно подскакивали, когда к ним подходили сзади и хлопали по плечу. Другие хаживали за кордон для собственного удовольствия. Один или двое, возможно, и вправду верили, что каким-то таинственным образом готовят воскрешение священного, пусть отчасти и затхлого прошлого".

Осенью 1925 года Надежда Васильевна пела на вечере галлиполийцев в Париже, устроенном Великой княгиней Анастасией Николаевной, супругой Великого князя Николая Николаевича Романова.

Потом концерты в Доме артиста, основанном знаменитым тенором Дмитрием Смирновым.

29 декабря — концерт в зале Гаво в пользу учащейся русской молодежи.

И снова поездка в Америку.

В начале января 1926 года русский Нью-Йорк уже ждал Плевицкую — и первый ее концерт состоялся на сцене оперного театра в Манхэттене, и зал был переполнен. После турне по крупнейшим городам снова Нью-Йорк, концерт в Эоллиан Холле 12 марта. А 16 марта в "Новом русском слове" появляется восторженная рецензия, подписанная А. Ступенковым: "Пела та, которая шаг за шагом прошла с нами весь наш крестный путь изгнания с его лишениями и печалями". И снова курьез: в просоветской газете "Русский голос" появился анонс, приглашающий сочувствующих посетить концерт "рабоче-крестьянской певицы" Надежды Васильевны Плевицкой. "Новое русское слово" тут же откликнулось статьей, напрямую обращенной к Плевицкой — "Глупость или измена?". Но на вопросы интервьюеров Надежда Васильевна по-прежнему отвечала: "Я артистка, я пою для всех. Я вне политики". Скоблин поддержал ее — а что еще оставалось ему делать? Принести публичные извинения? Наденька и так переживала все происходящее. Она нуждалась в его поддержке больше, чем эти журналисты с их претензиями. Все, что он мог сделать, — это запретить всякие интервью. Гастроли продолжались, а журналисты упоенно раздували курьез до размеров скандала. И в Европе это было уже воспринято как "происшествие"! В эмигрантской среде было так мало настоящих происшествий.