Плевицкая

Чтобы не повторять заздравную, какую все поют, я наскоро, как умела, тут же набросала слова и под блистающий марш, в который мой аккомпаниатор вложил всю душу, стоя у рояля, запела:

— Пропоем заздравную, славные солдаты,
Как певали с чаркою деды наши встарь,
Ура, ура, грянемте, солдаты,
Да здравствует русский наш сокол Государь.

И во время ретурнеля медленно приблизилась к царскому столу. Помню, как дрожали мои затянутые в перчатки руки, на которых я несла золотой кубок. Государь встал. Я пела ему:

— Солнышко красное, просим выпить, светлый Царь,
Так певали с чаркою деды наши встарь!
Ура, ура, грянемте, солдаты,
Да здравствует русский, родимый Государь!

Государь, приняв чашу, медленно ее осушил и глубоко мне поклонился.

В Царском Селе, в присутствии Государя, я пела уже не раз.

Было приятно и легко петь Государю. Своей простотой и ласковостью Он обвораживал так, что во время Его бесед со мной я переставала волноваться и, нарушая правила этикета, к смущению придворных, начинала даже жестикулировать.

Беседа затягивалась. Свитские, пожилые господа, утомясь ждать, начинали переминаться с ноги на ногу.

Иной раз до меня долетал испуганный шепот:

— Как она с Ним разговаривает!

Это относилось к моей жестикуляции.

Но Государь, по-видимому, не замечал моих дурных манер, и Сам нет-нет да и махнет рукой. Как горячо любил Государь всё русское.

Я помню праздник в гусарском полку, большой концерт с участием В. И. Давыдова, Мичуриной, Лерского и оперных итальянцев. Я была простужена и пела из рук вон.

Государь заметил мое недомогание и, ободряя меня, передал через Алексея Орлова, что сегодня Он особенно мной доволен.

Я до слез была тронута Его чуткостью, но знала, что пою ужасно. Государь долго мне аплодировал. Меня усадили за стол недалеко от Него. Он ободряюще на меня посмотрел.

После меня на эстраду вышел итальянский дуэт.

Государь взглянул в программу, посмотрел на итальянцев и затем на меня.

Голоса итальянских певцов звенели чистым хрусталем, и казалось, что зал не вместит их. Но и после победного финала Государь остался холоден и, похлопав раза два, отвернулся и снова посмотрел на меня, точно желал сказать глазами: „Теперь ты поняла, что хотя ты и безголосая, но поешь родные песни, а они пусть и голосистые, да чужие“.

Я пела много. Государь был слушатель внимательный и чуткий. Когда Государя уже провожали, он ступил ко мне и крепко и просто сжал мою руку:

— Спасибо вам, Надежда Васильевна. Надеюсь, не в последний раз я слушал вас.

Он направился к выходу, чуть прихрамывая, отчего походка Его казалась застенчивой. Его окружили тесным кольцом офицеры, будто расстаться с ним не могли. А когда от подъезда тронулись царские сани, офицерская молодежь бросилась им вслед и долго бежала по улице без шапок, в одних мундирах. Где же вы — те, кто любил Его, где те, кто бежал в зимнюю стужу за царскими санями по белой улице Царского Села? Или вы все сложили свои молодые головы на полях сражений за Отечество? Иначе не оставили бы Государя одного в дни грозной грозы… Вы точно любили его от всего молодого сердца».

Написанные в эмиграции красивые слова об офицерской молодежи, любившей императора, далеки от печальной действительности. Николай II потому и отрекся от престола, что ощутил полное, холодящее сердце одиночество. И ни один офицер русской армии не пришел к нему на помощь весной 1917-го.

«Николай II любил всё русское, — писал Александр Александрович Мосолов, начальник канцелярии Министерства императорского двора. — Я помню его слова, сказанные Надежде Плевицкой, известной и всеми любимой исполнительнице народных песен. После концерта в Ливадии он обратился к ней:

— Я думал, что никто не может быть более русским, чем я сам, но ваше пение доказало мне, что это не так. Я от всего сердца благодарен вам за это открытие».

Отдельно Плевицкую повезли петь для императрицы Александры Федоровны.

«Государь не раз говорил мне о желании Ее Величества послушать меня. Но как-то всё не удавалось.

В Ялте каждый год Государыня устраивала трехдневный благотворительный базар, который всегда заканчивался концертом. В этом концерте я ежегодно участвовала, но Государыня за дни базара так уставала, что на концерте никогда не присутствовала, а посещали его Государь и все Великие Княжны…

В Петербурге я всегда останавливалась в Европейской гостинице.

Вечером, перед началом концерта, уже готовая, я стояла у окна и наблюдала съезд. Длинная вереница экипажей, конец которой был на Невском, медленно двигалась к Дворянскому собранию.

Я смотрела на публику, которая через несколько минут будет разглядывать меня.