Плевицкая

«Работая в полковом комитете, — продолжал Петр Ковальский, — я ближе подошел к солдатской среде, но всё же это не была моя среда. Но мой „демократизм“ вызвал враждебное отношение ко мне некоторых из моих товарищей.

Приблизительно в 20-х числах октября к нам в полк „прилетел“ комиссар Временного правительства Иорданский, созвав митинг, начал упрашивать полк забыть те обиды и недоверие, которое было высказано ему Временным правительством, и согласиться взять на себя охрану Киева от „анархо-большевистской“ опасности.

Полк уговорили, и 28 октября с боем мы взяли станцию Киев у петлюровцев и, заняв вокзал, передали его для охраны чехословакам, а сами разместились в военном училище на Печерске. Начался бой: со стороны арсенала на нас наступали большевики, со стороны зверинца — петлюровцы. Продержавшись в такой блокаде два дня, полк по настоянию полкового комитета заявил, что он прибыл в Киев не для разрешения силой оружия политических споров, а для несения охранной службы, а посему предложил командованию прекратить „братоубийственную бойню“. После такого заявления командир полка приказал арестовать президиум полкового комитета, председателем которого был я, на что последовало заявление полка, что при аресте хотя бы одного из членов полкового комитета полк арестует весь командный состав. Чувствуя реальную угрозу и не сговорившись с юнкерами и казачьей батареей, которая в то время стояла также в училище, командный состав резко изменил свое решение и предложил мне провести переговоры о прекращении боя одновременно с арсеналом и гайдамаками. Заключив соглашение как с теми, так и с другими, полк в полном составе, погрузившись в вагоны на станции Киев, ушел опять в район станции Печановка.

Здесь полк начал распадаться, и, войдя в связь с генералом Калединым, офицерский состав начал переправляться на Дон, на это была санкция командования Юго-Западным фронтом, в числе которых были генералы Лукомский, Романовский, Махров. При организации этой переброски я близко познакомился с генералом Махровым.

Прибыв на Дон, офицеры Славянского полка восстановили прежнее название полка и составили основное ядро Добровольческой армии — Корниловский полк. Вращаясь среди „сливок“ Добровольческой армии в 1917–1918 годах, я хорошо познакомился с Калединым, семьей Корнилова, семьей Алексеева, Родзянки, Лукомским, Романовским и другими организаторами армии.

Работал я всё время по организации железнодорожного транспорта и, проведя железнодорожную летучку, во время боя под Таганрогом был ранен и по эвакуации Ростова и Новочеркасска был оставлен в Новочеркасске с документами унтер-офицера летчика. Выздоровев после ранения, я через Таганрог, Лозовую, Полтаву пробрался в зону немецкой оккупации (1918 г.) к отцу, служившему в то время начальником станции. Возвратясь домой, я решил совершенно бросить военную службу и продолжать учиться, мне был тогда 21 год.

Но благодаря настоянию отца и хороших знакомых я занял должность помощника начальника уезда (время гетмана). Пробыв в этой должности два месяца, я уже полусознательно начал ощущать отвращение ко всей политике тогдашних спасителей России, но другого пути я не видел. Призрак ЧК и „ужасы большевизма“ брали свое, и я, хотя и ушел с этой должности, но всё же с окружающей средой не порвал и продолжал жить у отца, готовясь в университет до октября 1918 года. В октябре 1918 года я был мобилизован гетманом и попал в отряд генерала Глазенапа.

С этим отрядом я дрался против петлюровцев, после бежал в Киев, имея целью пробраться на Дон. Попав в Киев, я пошел по линии наименьшего сопротивления, а именно: явился в штаб Петлюры, к самому атаману и заявил, что хочу служить в его армии и прошу отправить меня на Южный фронт — фронт против Одессы.

Я был немедленно произведен в полковники и отправлен в распоряжение генерала Грекова как старший оперативный адъютант. По прибытии на станцию Раздельная, где стоял штаб, я был вызван к полковнику Хилобоченко (Греков уже не командовал фронтом) и был назначен генерал-квартирмейстером Южного фронта».

Вновь надо внести ясность в рассказ Ковальского.