Плевок на Запад

Но изменилась и Европа; в целом континент перенял многое от Англии. Если Россия войдет в Европу, то не только Россия должна объевропиться, но и Европа – обрусеть. А вот с этим дело обстоит плохо.

Далее, а с чем сейчас мы войдем в так называемое цивилизованное сообщество? Взлет в позапрошлом веке немцев (быв-

ших одно время самой слабой и презираемой в Европе нацией), а в прошлом веке – японцев был, помимо всего прочего, связан еще с совпадением национальных особенностей этих народов с требованиями прогресса.

Каждый этап прогресса имеет свой вкус и цвет, каждый выдвигает своих героев. И начиная со второй половины прошлого века механическая цивилизация стала требовать от людей известных добродетелей – умеренности и аккуратности.

Причем растущая взаимосвязь всех отраслей требовала, чтобы этими качествами в немалой мере обладало большинство работающих – да практически все, за исключением каких-нибудь маргиналов.

В то время как у нас увлекались героическими трудовыми достижениями всяких там Стахановых, в Европе и Америке все больше люди привыкали к простому ежедневному добросовестному труду.

Поэтому неудивительно, что японцы со своей «миллимет- ровочной» культурой, отшлифованной долгим проживанием на небольшом участке земли, со своими сверхминиатюрными деревьями в горшках, со своими тончайше подобранными «садами камней», где каждый камень был на месте с точностью до миллиметра, хорошо вписались в этот виток прогресса.

Но мы со своей размашистостью и полным отсутствием аккуратности, «миллиметровости» – на что мы можем рассчитывать на этом пиру прогресса? Ни на что! Впрочем, как и большинство стран, например, латиноамериканских.

Что же нам делать в таких условиях? Подвергать свою страну унижениям с надеждой лет через тридцать добраться до того положения, в котором сейчас находятся опущенные ниже плинтуса Украина или Молдавия?

Или все же лучше отойти от этого «пира», изолироваться – проще говоря, опять же наплевать на Запад и сохранить себе кое- какой уровень существования взамен дезорганизации и развала?

Китай, допустим, в открытую игнорирует большинство европейских правил поведения, но это не мешает Поднебесной стать первой экономикой мира и завалить магазины Европы и Америки своим товаром.

Кроме того, необходимо рассматривать явления не только сами по себе, но и в том виде, в каком они отражаются в окружающем пространстве. И здесь оказывается, что Запад отражается в России не лучшим образом.

С давних времен русские люди смотрели на Запад как на место, где нет проблем, и поэтому русское западничество с давних пор в значительной степени было еще и стремлением избавиться от трудностей, удрать в то место, где, как еще недавно принято было говорить, «ноу проблем».

Однако когда русские пытались стать европейцами, то растворялись за границей бесследно.

Когда царь Борис Годунов послал русских людей за границу учиться, практически все там и остались, ища легкой жизни. Но все они просто растворились в Европе, и об их жизни нет данных.

Только об одном из них – Никаноре Олферьеве Григорьеве – есть сведения. Он предал веру отцов и стал убежденным англиканином и даже пострадал от фанатичных пуритан за свою новую веру.

Если посмотреть на первого русского «диссидента» – небезызвестного князя Курбского, то по его письмам и, главное, по его «Истории о великом князе Московском», видно, что он бежал к полякам не просто от угрозы смерти (хотя и это имело огромное значение), а в место, где не будет проблем.

Оказалось, что Польша и без жесточайшего деспотизма Ивана Грозного далека от идеала Курбского. По накалу обличительного пафоса, по той язвительности, с которой Курбский бичует страну, приютившую его, бичует не просто тех или иных лиц, а нравы большинства польской знати, по тому, что он

увязывает эти обличения с жесточайшей критикой Ивана Грозного, видно, что здесь – не просто недовольство.

Курбский, критикуя Грозного, думал, что где-то дела идут по-иному. В Польше дела шли по-иному – но легче от этого не было. Для нас, однако, интересно то, что он видел за рубежом некий идеал – и идеал, увы, не сбылся.

В дальнейшем количество русских западников разрасталось. Но в отношении большинства их судеб повторяется лейтмотив: не устроились, не смогли, не вписались.

Сын Ордына-Нащокина, удравший за границу, не сумел там прижиться – вернулся назад на милость царя (Алексей Михайлович, впрочем, был действительно милостив к нему).

Подьячий Григорий Котошихин, убежавший в Швецию несколько ранее и написавший там свое знаменитое озлобленное антирусское сочинение, был казнен там за убийство. Те же, кто не думал оставаться на Западе, смотрели на него по-прежнему – как на место без проблем.

Сохранились дневники П.А. Толстого. Активный когда-то участник Стрелецкого бунта, он, заглаживая свою вину, ездил везде и всюду по повелению Петра I.