Плясать до смерти

— А что — нельзя? Все жже в ппорядке…

«Хороший пример» для дочери!

— Уезжай.

— Извини, я бше не буду. Лидка уезжает с Левой. Все.

— Вот и ты с ними уезжай! Не видишь — я пишу… В кои-то веки! Умоляю тебя.

— Ну… ххорошо! — Попыталась опереться на стул, но тот с грохотом вывернулся из-под ее руки.

— Так. Ну все! — Поднял ее под мышки, вытащил в коридор. Пусть видят все — меня это не волнует. Ярость находит на меня редко и при этом сопровождается полным хладнокровием. Левка как раз тащил свою Лидку.

— И подругу ее забери! — сказал Леве.

Запихнули подруг в автомобиль.

— Довезешь?

— Вообще-то их в вытрезвитель надо везти! — злобно проговорил Лев.

— Куда хочешь! — захлопнул дверцу.

Баба с возу!

Перекладывал листки. Не столько смотрел их, сколько нюхал. Вот она, настоящая моя жизнь!

Снова грохнула дверь! Забыл, идиот, запереть! Рванулся…

Стояла Настя. С трудом ее признал. Красивая, сияющая! Вся в снегу, снежинки переливались даже здесь, в тусклой комнате. Волна свежести и хвои.

— Отец!

— Да, родная.

Залюбовался ей. Вот оно, счастье! При этом даже не замечает, что нет матери. Несущественно сейчас.

— Можно мы еще погуляем?

Как ей такой отказать?!

— Хорошо, Настя, только недолго.

Вторая часть фразы была обрублена дверью. Услышал: так быстро она никогда еще не бегала. Все сметет на своем пути!

И через мгновение — вкрадчивый стук. Вот это — самое сложное.

— Ну что? Я свое обещание выполнила, — шепнула, приоткрыв дверь.

— Да-да. Сейчас иду.

Дети — это святое.

Утром за завтраком мы сидели с Аллой за соседними столиками. И то — смело. Вчера, правда, сидели за одним. Но то было вчера! А сегодня — совсем другое. Дети наши поклевали чего-то и вместе умчались. Вот оно, счастье! Впрочем, как и всегда, оказалось недолгим. Зазвенел старый (тут все старое) черный телефон на полке большого зеркального буфета, по слухам — подарен самим Зощенко… Тут полно легенд!

Мы смотрели на аппарат. Что он несет несчастье кому-то из нас (а значит, обоим), мы не сомневались.

Алла подошла. Долго слушала крик в трубке, потом вставила слово:

— Поняла! — добавила: — Поняла. Все.

Вернувшись, сказала:

— Уже пьян.

— В смысле?..

— Умерла. — Алла кивнула. — Теперь он там устроит! Помоги ему.

— Понял. — Я встал. «На все руки мастер»! — А Настя?

— Не волнуйся, друг детей. У меня они оба будут в полном порядке, можешь не сомневаться! Ты, наверное, понял, что, если бы я воспитывала Настю, не было бы ни-ка-ких проблем!

…К сожалению, не подтвердилось.

Кузю я застал у портрета матери. Портрет черноокой красавицы кисти великого Лебедева.

Сперва Кузя рыдал, делясь в паузах воспоминаниями о том, как его буквально вынянчили друзья матери — Хемингуэй, Ахматова, Эренбург, Маркес и Коллонтай. И так оно и было, хотя он не смог в полной мере воспользоваться столь исключительной стартовой площадкой.

Здесь, в тени знаменитой мамы, прошли его счастливое детство и юность. Правда, обучив его всем языкам, она запретила ему быть переводчиком, решив почему-то, что он не гений (всем родителям гениев подавай!). К тому же подарила ему простонародное имя Кузьма, поскольку родила его от монтера, с которым состояла в недолгом браке, наградив зато сына его фамилией. И тем не менее Кузя на нее молился (хотя мог бы родиться от Хемингуэя), горевал, что не пошел по ее стопам, и считал свою жизнь неудавшейся (хотя был он профессором двух технических вузов, а в одном и заведовал кафедрой)… Но главное — мать не сочла его равным! Повесили на ее портрет черный креп.

— Теперь она меня съест! — Это он имел в виду Аллу.

— Зачем ей тебя есть, если ты столько зарабатываешь! — успокаивал его я. Слушателем я был идеальным, Алла давно бы уже надавала ему по рогам.

Мы вышли из дома, проследовали по местам оказания ритуальных услуг, перемежая их услугами барменов и половых. И в скорби можно найти приятное, если ею управлять. Из огромного своего опыта общения с Кузей я знал, что его загул быстро оборачивается бурным раскаянием, и спешил насладиться, пока деньги (сэкономленные страшно сказать на чем) еще были. Утром мы двинулись в Елово — похороны должны состояться там.

— А знаете, вашу дачу ограбили! — радостно сообщили ему, только мы вошли в холл Дома творчества.

— Кто? — пробормотал он.

— Да дети ваши! — язвительно проговорила дежурная. Эти юннаты уже извели ее, привыкшую к тихой жизни, и вот — момент мщения.

— Дети — это еще ничего, — успокаивал его я. — Дети — это святое…

Тут в холл вошли Алла с Тимом, и я сначала обрадовался: значит, не «Тимур и его команда» ограбили дом… Но где Настя? Похоже, зря я Кузю утешал. Утешать-то как раз надо было меня, беда как раз случилась со мной, точнее с Настей, — ну просто притягивает несчастья!