Плясать до смерти

И прощальный костер, несмотря на запреты властей (надо признать, весьма робкие), все же вспыхнул — в аккурат напротив дачи, чуть не ограбленной. Кузя швырял драгоценные дрова охапками. Из-за них едва не разгорелся сыр-бор… но разгорелся костер!

— Остановись, безумец! — Я пытался его удержать. — Зима еще впереди!

— Уйди! — отпихивал он меня с пути. Для него это был языческий костер, память о маме. Огонь уже доставал небеса, загибался ветром. Как бы — теперь уже и нашу — дачу не запалить! А, неважно!

Удивительно, сколь высокие чувства рождает огонь! Все мы стояли вокруг костра, взявшись за руки, взрослые и дети, и среди нас не было мелких людей! Тени наши — выше могучих елей. Я нашел взглядом Настю: они держались за руки с Тимом, смеялись!.. Было в ее жизни счастье.

Утром мы разошлись на Финнбане (как называли мы Финляндский вокзал). Обнялись — давно не ведали такого счастья. Оказывается, дети могут не только огорчать, но и радовать.

Друзья наши уехали в метро, мы пошли по улице Комсомола на остановку трамвая.

Втиснулись в переполненный душный вагон. Настя была румяная, веселая. Трамвай, растянув пружины между вагонами, с натугой поднимался к Литейному мосту. И вдруг — замерзшая Нева уже белела за окнами — зрачки у Насти затуманились, потом закатились, и она грохнулась во весь рост в проход в бывшей материнской дубленке. Лежала бледная и бездыханная. Вздох, скорее крик, пронесся по вагону: только что стояла девочка, улыбалась!

Вожатая, даже не успев вникнуть, резко затормозила. Мы стояли в самом начале Литейного моста, где трамваи за всю историю никогда не останавливались (разве что от бомб), и эта необычность еще усиливала ужас.

Военный в каракулевой папахе и с медицинскими петлицами наклонился над Настей.

— Откройте двери, дайте воздуха! — крикнул он, и двери с шипением открылись. Влетела метель, и тревога, как я почувствовал, охватила всех: наши несчастья совсем рядом и только ждут!

Настины зрачки вплыли обратно.

— Все нормально, все хорошо, — пролепетала она.

И зрачки снова уплыли.

— Давайте туда ее, — кивнул медик. Вдоль набережной шли корпуса знаменитой Военно-медицинской академии.

С подножки Настя сошла сама, поддерживаемая нами, но на тротуаре опять отключилась — несли с военным по очереди. Летела метель. Трамвай медленно, словно тоже еще не очнувшись, поднимался на мост. Я проводил его взглядом. Да. Значимый состав! Хоть в музей. Вошли в него здоровыми и счастливыми, а вышли…

Роскошный подъезд. Отвели тяжелые двери и оказались в высоком гулком зале с бюстами великих. Вот, довелось. Сколько их, гениальных медиков. Сияют их лбы! А болеют люди не меньше. Но это гениям не в упрек, они герои. Даже наш майор, невысокий чин, но тоже, видно, светило, ни времени не пожалел, ни сил. Настьку увезли. Вернулся он один.

— Сейчас сделают томограмму мозга вашей дочери! — успокоил меня майор, но мне от его слов стало страшно. — Надеюсь, ничего серьезного! Ну, будьте.

— Спасибо вам!

Не знаю, сколько ждали. Вышел врач в нежно-зеленом комбинезоне и такой же шапочке.

— Вы? — глянув на нас, почему-то удивился. Интересно, чего ждал? Останется тайной. — Вот, собственно, — показал снимок на глянцевом листе. Словно кругленькие срезы томатов, страшно только, что черные.

— Что это?

— Мозг вашей дочери.

— И… что?

— Ну вот: тут и тут.

— Что?!

— Вкрапления жидкости в клетках мозга.

Почему-то не сказал — «вашей дочери»!

— А… она там должна быть?

— По идее — нет.

— Так откуда же она?

Пожал плечом. Мол, не знаю. Признался перед бюстами великих!

— Возможно, родовая травма, — задумался он. — Хотя это навряд ли. Мозг герметичен, как вы, наверное, знаете.

Наверное, знаем…

— Или наследственное, — посмотрел на нас.

— Может, последствия удара копытом? Меня в детстве лошадь лягнула. — Я раскололся, раз уж на то пошло.

— Да вряд ли, — посмотрел на меня. — Приобретенные травмы, говорят, не наследуются.

Хотя мой безумный батя уверяет, что так. Именно «травмами» выводит новые сорта.

— Так откуда же?

— Если бы я знал, здесь бы стоял! — кивнул на строй бюстов.

— А дальше что?

— А ничего. Ждем. Пока себя не покажет.

— Но ведь уже показало?

— Да.

— Так что… госпитализация?

— Ну почему? — даже повеселел. — Забирайте вашу дочь. Может, проживет, про это и не вспомнит!

А может, и вспомнит. Но это уже не волнует их. И это в лучшей из Академий!

Настя лежала в маленькой комнатке на белом топчане. Увидев нас, села.

— Спокойно, Настя! Не так резко. — Врач как давний друг произнес, придержал ее плечо. — Ну, значит так. — Глянул на нас, приглашая к вниманию, и обратился к ней: — Пока — ничего страшного.

Надо ждать?!

— Так что делать с ее головой?! — не выдержав, воскликнула Нонна.

— Делать? — повторил врач. — «Делать с головой» вообще надо как можно меньше. Любое вмешательство в столь тонкую материю (Настя, улыбнувшись, ткнула пальцем в темечко) нежелательно. Слон в посудной лавке — это еще мягкий пример. Главное — избегать стрессов! — Он уже повернулся к Насте. — Больше отдыхать. Соблюдать режим. До свидания, Настя. Сосредоточься. Родители, вижу, не очень серьезные у тебя!

Как догадался?

Вышли.