Плясать до смерти (Роман, повесть)

Молчал с каменным спокойствием. На предложение мое не реагировал. Мол, это твоя уж забота, куда грешное мое тело приткнуть, главное — листы дай. Я поднял стул, улетевший почти к двери, поставил перед столом. На столешнице ерошились листы. Батю усадил. Он схватил верхний, поднес вплотную к глазам, как-то весело щурясь, разглядывал. Потом бросил его на стол, выхватил из середины. Тоже разглядывал минуты две, бросил. Повернувшись на стуле, весело смотрел на меня.

— Ты чего сочиняешь-то?

— Ну... — я слегка застеснялся, решив, что он спрашивает про мои труды.

— Ни хрена ведь не разобрать, — кивнул на свои листки.

Никакого страдания в его облике я при этом не ощутил. Словно он с какой-то мелкой оплошкой столкнулся, а не с концом всех дел. Наоборот — я в какой-то растерянности был, не зная, как и продолжить.

— Да-а-а, — произнес он, — придется...

Он задумчиво умолк. Неужели скажет — «это дело кончать»? Вот тогда энергия его действительно окажется неуправляемой, и уж покрутимся мы! Сейчас сила его в этих листочках, как жизнь Кащея в яйце, а вот ежели она вся на нас обрушится — тогда попоем!

— Васько надо звать, диктовать ему! — произнес он несколько сокрушенно. Единственное, что огорчало его сейчас, что придется диктовать любимому ученику, не полностью, к сожалению, одобрявшему последние его открытия в области теории.«Нету полностью преданных, полностью разделяющих!» Вот что бесило его сейчас! Слабое слово — «огорчало». «Бесило» — вот! Что у его ученика, тоже уже профессора, могут и свои быть дела — отцу даже в голову не приходило!

— Мыло дай! — сказал он резко.

По полной неожиданности — не понял его. Потом вспомнил, что мылом он грубо называет мою пенку для бритья с запахом флердоранжа.

— Ты что? Бриться решил? Третий час ночи!

Да-а-а, богатый сегодня день!

— А что — поздно, что ль?

...Если верить Маргарите Феликсовне — и врачам... то неизвестно, сколько раз он успеет еще побриться...

— Давай! — протянул ему новый цилиндрик «шейфа».

Нонна, переживая свое поведение, ходит на дожде под вспышками молний и скоро полностью смоет с себя вину. Отец, накрутивший душистую белую пену на щеки, — счастлив, как дед Мороз. Счастлив и я.

7

— Отец! Делай всё прямо туда! Не срывай их! Прошу тебя. Я их специально тебе привез! Понимаешь?

— Не понимаю!

— А что ты понимаешь?!

— Понимаю... что мне надо в уборную сходить.

— Не пойдешь ты больше в уборную! Не могу я тебя больше волочь! Я тоже старый человек! Понимаешь?

— Не понимаю.

Три дня уже продолжается эта воспитательная работа!

— Сейчас поймешь!

Взял его целлофановый баллон, с желтой солью на внутренних стенках, аккуратно поставил по центру комнаты, затем открыл дверь на крыльцо и ударом ноги вышиб банку на улицу.

— Теперь понял? Нет у тебя больше этой штуки! И в клозет я тебя больше не поволоку! Грыжа у меня — помнишь, может быть? От тебя, кстати, по наследству досталась! Вот — памперсы! Видишь? Памперсы на тебе! Ну... давай.

Страдание искривило его лицо. Человеку, уважающему себя, совершить «младенческую оплошность» на глазах у людей. Не дай мне бог до этого дожить. Но тут — никуда уже не денешься.

— Ну прошу тебя! Я устал, понимаешь? Постарайся.

...Постарался.

— Молодец. Спасибо тебе.

За это, вообще-то, странно благодарить... но это если со стороны. А я, честно, так извелся и так обрадовался, что абсолютно искренне благодарил!

— Нонна! Подойди сюда. У нас тут есть с тобой работа.

Нонна, отворачиваясь, подошла.

— Значит так. Четко по программе. Бери мусорный мешок. Встряхни его, расправь. Положи на стул...

— А ты только командовать будешь?

— Отнюдь! Я сейчас его приподниму и буду держать. А ты мгновенно расстегивай и вытягивай из-под него... всё это. Особенно можешь не разглядывать — быстро складывай и запихивай в мусорной мешок. Закручивай его — и бегом на помойку. Остальное сделаю я... Приготовились!

Поднял. Натужно кряхтя, его держал. Нонна рекордно быстро сработала: минута — и ее уже нет. Если б она и другую работу так делала — но другую работу она не ненавидит так, поэтому делает медленней.

Уфф! Отпустил отца. Чуть передохнув, повалил его набок, подтер, потом уже лиловые пролежни на заду обдал желтым жирным спреем — облепиховым маслом, растер салфеткой. Сколько пятен уже на нем, непроходящего темно-фиолетового цвета. Спрея не хватило. Тут и он их увидел.

— Да-а. Что-то я зацвел. Видно — скоро созрею...

Чистый памперс я подсунул сам, поддернул, застегнул липучками. Повалил батю.

— Спи!

— Не молоти отца-то! — произнес он жалобно.

— А что, батя, — сравнимо с молотьбой?

Ночью мы неоднократно сходились с ним — он поднимался и шел в темноте, как медведь-шатун, я встречал его объятьями — через секунду бы он грохнулся! — и некоторое время мы, тяжко сопя, боролись, потом я подсечкой кидал его на тахту, держал, шепотом объяснял ему, что ходить уже нельзя, а пора уже использовать высокие фекальные технологии... он использовал. Я их ликвидировал. Мусорный бак заполнился — утром соседки убьют меня!