Пляска на помойке

— Ну, хорошо, — наконец сдался Алексей Николаевич. — Только отвезите меня потом. А то не доберусь до своей дыры.

— Нет проблем! — рычал Наварин. — К твоим услугам будет «Мерседес» и два охранника…

И Алексей Николаевич отправился назавтра в «Святую Русь».

Когда он спускался по эскалатору, то увидел, как навстречу поднимается полная блондинка, в лице которой было что-то до боли знакомое. Но что? Да, это была его первая жена, которая ушла от него двадцать лет назад. Теперь уже ничто не напоминало прежнюю красавицу, лицо которой украшало календарики, витрины магазинов, последние страницы газет и обложки журналов. Теперь она была похожа на собственное надгробие.

«Да, вот оно, что значит — нет породы! — сказал себе Алексей Николаевич. Вместе с молодостью утекло все: женская прелесть, обаяние и загадочность улыбки. А ведь у тех, редких женщин, которые обладают породой и в молодости почасту даже неинтересны внешне, вдруг после сорока проступают благородные черты — кровь их предков. И то сказать: как много симпатичных и даже красивых мужчин и как мало, как мало хорошеньких женщин и как скоротечно их пригожество!..»

«Позолота сотрется, а свиная кожа останется», — вспомнил Алексей Николаевич поговорку сказочника Андерсена.

Он поглядел на нее в последний раз и в ответ встретил равнодушный, скользнувший мимо него взгляд усталых глаз, так когда-то восхищавших его…

А ресторан «Святая Русь» встретил Алексея Николаевича веселым джазовым «джем-сейшен» — свободным соревнованием музыкантов на заданную тему. Играли знаменитый спиричуэлз — духовное песнопение «Когда святые маршируют». Он узнал в радостно перемигивающихся старичках своих сверстников, которых любил слушать в далеких шестидесятых — саксофониста Козлова, трубача Товмасяна, пианиста Бриля.

Двери отворял величественный швейцар, похожий на молчащего Черномырдина, а в тесном проходе в зал, словно разрезая невидимую ленточку, стояли лицом друг к другу Боярышников и Наварин. Директор свежеиспеченного издательства как бы и не изменился — все тот же цепкий, внимательный взгляд, только слегка заматерел, а вот Наварин, несмотря на прежнюю живость, стал похож на безбородого дедушку Мороза: шапка сивых волос, очень густые, но совершенно белые брови, старческий румянец щек.

— Опаздываем, опаздываем! — загудел он и тут же потащил Алексея Николаевича к столику, где за грудой бутылок едва угадывалось наличие официанта. — А ну-ка нам по рюмке «Ржаной»! Подают ее только здесь, в «Святой Руси».

К удивлению Алексея Николаевича, официант был наряжен бесом: прическа в виде торчащих рожек, меховая куртка и порты и даже подобие крысиного хвоста.

— Что за маскарад? — спросил он, чокаясь с Навариным.

— А я тебе не говорил? — растянул в улыбке Наварин свой чувственный лягушачий рот.— Чтобы не отставать от прогресса и демократии, мы решили назвать наше издательство завлекательно: «Антихрист».

И он ловко ущипнул за гузку проходившую мимо официантку-ведьмочку, ответившую ему обольстительным взглядом.

— И вот наше первое издание. «Лука-Мудищев» и прочие срамные поэмы Баркова. Его хотел издать еще Лев Борисович Каменев, когда заведовал «Академией». Но тогда его успел прихлопнуть Сталин…

Наварин вытащил из портфеля тощий томик, на обложке которого красовался в зеленом вицмундире с аннинской шейной лентой гигантский мужской половой орган.

— Мы с паном директором смогли на вырученные деньги съездить на пару недель на Канарские острова, — продолжал, сладостно улыбаясь, Наварин.— С девочками…

— Или на нарах, или на Канарах,— в тон ему отозвался подошедший Боярышников.

— Вам бы теперь издать мелкого беса Чудакова,— предложил Алексей Николаевич.

— А его уже нет на свете,— спокойно отпарировал Наварин. — Мы думали об этом, и я звонил мелкому бесу. После смерти матери Чудаков сдал свою комнатенку каким-то кавказцам. А сам жил на кухне. И вот, подходит некий господин и с сильным чеченским акцентом объясняет, что таких тут нет. Думаю так: напоили, подписал бумагу о продаже им квартиры, а потом отвезли в какое-нибудь Одинцово и там закопали…

— Сейчас у нас на примете «Тропик рака» Генри Миллера, — переходя за банкетный стол, бросил Боярышников. — Первый том трилогии, которую в Штатах запретили за порнографию.

— Да что мы все о делах да делах, — отмахнулся Наварин.— Пошли закусывать…

Алексей Николаевич пил и не хмелел. То, что могло привидеться в белой горячке, происходило наяву. В первом часу ночи он напомнил Наварину о своей просьбе.

— Отвезем, отвезем! — гудел тот, отдавая приказания каким-то бравым молодцам криминального разлива.

И его отвезли на площадь с металлической головой, которая в полубольном сознании Алексея Николаевича тотчас приняла вид картинки с обложки Баркова.

В кромешно темном подъезде он напрасно искал кнопку лифта, а когда доискался, то понял, что машина не работает.

— Треклятый фарштуль, — громко пожаловался он кому-то, прикидывая, что в этом кромешном мраке придется пилить до пятого этажа.