Пляска смерти

Как ни удивительно, но все здесь, все до одного – судьи, адвокаты, прокуроры, профессора, проповедники, офицеры, – опьяненные победными реляциями, подпали под власть неумеренных надежд и пророчеств. Время от времени волна воодушевления, казалось, срывала со стульев этих людей, они высоко поднимали бокалы и пили за «великую Германию».

Тише! Говорит гаулейтер!

В самом деле, гаулейтер за своим столом начал произносить речь, все прислушались. Но так как прошло довольно много времени, прежде чем улегся шум, то гости услышали только конец его речи. А закончил он словами: «И через год мы будем пить кофе из наших колоний!»

Гром рукоплесканий был ему ответом, и звон бокалов заглушил восторженные крики.

Фабиан казался самым спокойным и разумным среди этих охваченных неистовством людей.

Конечно, он разделял общий восторг, но к бессмысленным и нелепым прорицаниям относился достаточно трезво. Не так-то просто будет отнять у этих бакалейщиков-англичан Гибралтар, Суэцкий канал и Индию, как это только что предсказал судья Петерсман. Нет, далеко «е так просто, почтеннейший господин судья! Эти бакалейщики и Франция, где половина населения негры, сильные противники, и недооценивать их не рекомендуется. Он хорошо изучил их во время мировой войны. А вообще, если отвлечься от всей этой болтовни и суесловия, он, конечно, приветствует войну. «Германию обошли при разделе земли, и она вынуждена снова воевать, чтобы исправить эту несправедливость», – думал он.

Мало-помалу Фабиан разгорячился и стал излагать свои взгляды сидевшему рядом пастору, который все время одобрительно кивал головой.

– Победители в мировой войне, если мне дозволено высказать свое скромное мнение, совершили чудовищную ошибку, так унизив Германию. Они сделали это потому, что не знали настоящей Германии! Совсем не знали. С народом такой мощи, с народом великих химиков, физиков, хирургов, философов, музыкантов и поэтов нельзя обращаться, как с каким-нибудь балканским народцем, нельзя заставлять его гибнуть в тесных границах. Это роковая ошибка. Теперь Германия выступила в поход за свои права, за справедливость, и вопрос уже будут решать пушки. Я командовал батареей и знаю, что такое немецкие пушки!

Пастор снова кивнул и велел принести себе еще бутылку мозеля.

А Фабиан встал взволнованный: провозглашался новый тост за «великую Германию».

В два часа ночи гаулейтер и его адъютанты поднялись, чтобы ехать на вокзал провожать капитана Фрея.

Румпф весело кивнул гостям, тоже повскакавшим с мест.

После его ухода праздник превратился в оргию. Под утро Фабиан пьяный вернулся к себе в номер.

V

Автомобиль остановился перед домом Вольфганга Фабиана в Якобсбюле. Из него вышли мать и дочь Лерхе-Шелльхаммер. Дом скульптора выглядел одиноким и запущенным; зеленые ставенки, выцветшие от солнца, были закрыты. Дикий виноград, вившийся по стене, уже начал краснеть; несколько усиков вросло в ставни.

– Посмотри, мама! – сказала Криста, обходя с матерью дом и указывая на заросшие ставни.

– Видно, его давно уже нет здесь, – отвечала фрау Беата. – Да и вообще в доме никого нет.

– Но ведь по телефону-то нам ответили? – Вдруг Криста остановилась. В высокой траве лежал с перебитым хребтом «Одинокий зверь», ранняя работа Вольфганга, которая стояла как украшение в саду. – «Одинокий зверь», мама!

– По-видимому, его снесло с постамента бурей. Дамы были очень разочарованы. Они обошли домик кругом и стали снова стучать в дверь:

– Ретта, Ретта!

Вдруг кухонное оконце скрипнуло, и из него боязливо выглянула старушка, похожая на сказочную ведьму.

– Гости приехали! – смеясь, закричала фрау Беата.

– Ах ты, господи, да еще какие почтенные гости! – проскрипела обрадованная старуха. – А я ничего не слышала. И фрейлейн Криста здесь? Сейчас открою!

Ретта впустила их и провела в маленькую столовую, где царил мягкий зеленый полумрак.

– Здесь только и убрано, – сказала она и распахнула ставни; в комнату ворвался резкий дневной свет. – Я как раз варю кофе и сейчас принесу вам по чашечке.

– Не беспокойтесь, Ретта, – сказала Криста. – Мы приехали узнать, что у вас нового.

Но Ретту нельзя было удержать.

– За эти шесть недель я живой души не видела! – воскликнула она. – Так неужто у вас не найдется полчасика для старухи?

Мать и дочь Лерхе-Шелльхаммер пробыли несколько недель в Баден-Бадене и затем совершили путешествие по Шварцвальду. Там, в гуще лесов, они обнаружили тихую чистенькую гостиницу, где и решили провести несколько дней. Но дни превратились в месяцы, так как Криста слышать не хотела о возвращении в город. И лишь после того как разразилась война с Польшей, они уложили свои чемоданы и, нигде больше не задерживаясь, поехали домой.

– Есть у вас известия от профессора, Ретта? – спросила фрау Беата, когда старуха вернулась с кофейником.

– Почти никаких, – отвечала Ретта, наливая кофе. Когда она говорила тихо, ее голос звучал хрипло, и ее едва можно было понять, а когда она повышала голос, он становился скрипучим. Ей было уже под семьдесят. – Профессор еще в Биркхольце, и вряд ли его скоро выпустят.