Пляска смерти председателя Томского

Первыми были заслушаны возражения (да, да, поверьте, ещё тридцать шестой год, проблёскивают порой возражения) старого мастера, работавшего здесь ещё до I съезда РСДРП. Не хорошие, ох, не благожелательные ноточки звучат завскрозь в его политически невыдержанной, имеющей никому ей не данное право сравнивать старые и новые порядки речи, облыжно оболгывающей заботы Первого Рабочего Правительства о самим им продекларированном суверене (носителе власти, на русский если перевести), которым он должен быть, рабочий класс именно, согласно представлениям Маркса о диктатуре пролетариата; не все же работнички знакомы с марксизмом творческим, продвинутым на X съезде РКП(б) тов. Лениным: не созрел ещё рабочий класс, и быдло тупое, мужицкое, эсерами насквозь прошпигованное выражать своё мнение должно только через его, убогого пролетариата авангард, а именно: партию, а именно: ЦК РКП(б), а именно меня: Ленина В.И. Пролетарий со стажем круче, чем первая во всей России марксистская группа «Освобождение труда», впичивает: «Я помню ещё те времена, когда Николай Алексеевич, сын покойного А. И. Абрикосова, высвобождённого крепостного крестьянина внук, нам на каждый Божий праздник (а их с полста было в году) троим на четверть давал серебром, чтоб за его здравие пили, а чтоб в воскресенье ли, по Господским ли потревожить – это ни-ни: они, Абрикосовы, к нам, рабочим, как к скотам никогда не относились, не то что при власти трудящих».

Председатель собрания Матрос, Героически Застреливший в незабываемом марте семнадцатого одного из офицеров Балтфлота, не согласившегося изменять такому мелкому недоразумению, как присяга, гаркает: «Мозговыветренный товарищ рабочий, ты нам мозги не юли: мы вам дали себя прочувствовать, что ты – рабочий класс в совокупности и лично, и впервые во всём мире все права имеешь и свободы, когда ты не против нас. А буде супротив что, то здесь мы тебя осадим, потому что мы своей кровью и наших братьев омыли знамя, которое ты своими грязными лапами не смей, сперва от машинного масла отмой, а то рабочий он! Видали мы таких рабочих на дне Балтики!»

Вот уж что значит тридцать шестой год, нам и не втюхнуть: не зассал, подъялся ещё один – лет сорока пяти, мозолистый, насквозь мужикастый, матроснёй управляющей хоть и обработанный, но свой мозг и память на скирды забвения не отложивший: «Помним мы ваше о рабочем классе радение, как же, помним. С каждого из нас, небось, по сто четвертей самогона успели вынести, но мы ж не в обиде, как же! Вы же за нас ратуете! Помню, меньшевики, бациллы окаянноглотствующие, в Думе учудили: восьмичасовой рабочий день постепенно вводить пожелали, но вы, большевики марксистско стойкующие, на это финти-флю не позарились: давай нам, царь, немедля восемь часов на сон, восемь часов на отдых и восемь часов на работу! Не даёт? Свергай его к чертям в кусты со всей его ядрёной колокольней! Так-то так мы за вами и пошорохались. А нонь же, коль ваша власть, вы что? Если по-идейному последовательно? Нам и пару часиков поработать не позволите, как в ваших Апрельских тезисах провозвещено, для самообразования нам вами вдолблённых? Вы на то, чтоб нас работой ограничить, здесь собрание учредили, ну, чтоб всё по-идейному было последовательно, али как?»

Председатель мается найти в штанах давно пропитый наградной маузер, тоскуя, что прежде офицерья не устроил революционный самосуд над таким вот ротожопым пролетариатом: «Контра! Как есть контра! В завкомах засела, троцкистское, мать её, охвостье! Ничего, мы ещё не все револьверы туда. Найдётся и по вам пуля в самый раз на раз-два! По старому режиму соскучились?! Мы вам сейчас такой режим угораздим, что и внукам вашим скучно не будет!»

Критическое положение приходит на помощь выправлять моложавый (но уже с медалью за доблестный труд) представитель комсомольской ячейки: «Нет! Старые порядки мы отмели враз и на все случаи жизни! Возврата к ним для нас нет и не существует. Мы хорошо помним, как они глумились над нашими рабочими отцами и дедами. И говорим им с чистого листа и пролетарской совести: накося выкуси! Спасибо за поддержку, товарищ Председатель. Теперь переходя к конкретике: зачем тут нам благоухали доисторическими преданиями предыдущие узкомыслящие ораторы? У нас что, своих положительных примеров не найдётся? Я, помнится, мальцом пришёл на фабрику подсобником, так меня сразу в профсоюз оформили, а с ним не забалуешь! Чуть что не так, чуть кто замыслил нагрузить рабочего человека неподъёмной выработкой и сверхурочными часами – подавай сразу заявление на имя товарища Томского. Он тут же пришлёт Рабоче-крестьянскую инспекцию и с говном смешает бюрократов, невзирая на их героическое прошлое!»