Пляски бесов

Бабца спустилась мимо домов, беря направление вестимо куда – на кладбище. Глядящему на нее из укрытия могло показаться, что она не глазами выбирает дорогу, а ведет ее туда сила, выросшая за спиной. А кое-кто сейчас глядел на нее из-за дерева. То был Панас. Стоял он, скрытый ветвями граба, замерев и едва дыша. Когда бабца поравнялась с ним, Панас ощерился, словно готов был в этот миг отразить атаку. Но никакой атаки не последовало. Бабца прошла мимо него, вытянув вперед руку, словно эта ее часть больше всего спешила оказаться там, куда двигалось мертвое тело.

Дождавшись, когда бабца скроется из виду, и подождав еще чуток, Панас вышел из-за дерева и пошел по дороге в противоположную сторону. Добравшись до своей хаты, Панас встал возле тына, облокотившись на него. Закурил цигарку, дымок от которой поплыл, соединяясь с клочками тумана, висевшего сейчас надо всем вокруг. Глубоко затягивался Панас, негромко кашлял, а та же треснувшая крынка, что красовалась на тыне еще пятнадцать лет назад, смотрела на него темной щелью. Наконец мелко вздрогнул Панас, пепел просыпался с его цигарки. Задрал он вверх голову и увидел, как по небу, то скрываясь в туманной рвани, то снова показываясь между звезд, сам по себе летит черный крест.

– Только бы выгорело на этот раз, – проговорил он, опустив голову, и поглядел на догорающую в пальцах цигарку. Потушив ее о крынку, которая приняла горячий пепел с шипением, Панас заложил руки за спину и прошествовал до хаты.

Василий еще не засыпал. Прочел он «Отче наш», перекрестился, перекрестил постель. Лежал, отвернувшись от окна и отсчитывая минуты, которые, проходя, приближали его к утру. Но до утра было еще далеко, и петухи спали мертвым сном. Теперь Василий жалел, что не припал к руке отца Ростислава, не принял елейного креста на лоб и не поведал священнику о проделках покойной бабки. В этот глубокий час ночи священничье благословение представилось Василию самым важным, о чем только может радеть человек. Только ему по силам было отогнать от Василия старуху, в которую он днем перестал верить, но сейчас, ночью, она казалась ему реальней, чем весь окружающий мир.

Вот и стена передала его телу глухой стук, с которым что-то прислонилось к ней с той стороны. Вот и сердце екнуло в груди. Вот и вчерашняя звезда снова выплыла на небо и встала над окном. Ветер гульнул, сметая с растущих на горе елей шелест и принося его сюда на крыле. Зажмурился Василий.

– Идет, – проговорил про себя. – Как есть идет.

Задрожало в нем все. Боялся он открыть глаза. Знал – бабца тут, а вместе с ней – вчерашняя, но усилившаяся истома, снова охватившая его тело. Решил Василий не открывать глаз до самого утра. Пусть старая думает, что сплю, не просыпаясь. Он чуял запах догоревшей свечи, который принесла с собой бабца, и запах древесной стружки, которая еще вчера была снята с досок гроба. А истома между тем нарастала, от нее звенело и гудело тело Василия. Не желал он открывать глаз, но открыл.

Бабца снова сидела на его ногах и глядела на него внимательно, как при жизни приходилось ей глядеть в темное ночное окно. С ужасом Василий заметил, что бабца помолодела вполовину и теперь выглядела ровесницей его матери.

– Заждался меня, коханий? – прошелестела она.

Василий открыл рот, чтобы прогнать бабцу, но изо рта вышел только свист.

– Вижу, что заждался, – с этими словами бабца прилегла ему на грудь. – Поцелуй же меня, любимый, – приговаривала она.

Василия обдало холодом, задрожал он сильней. А тут бабца ему на шею веревочку накинула, и пришел в движение Василий. Нездешняя сила потекла по его рукам и ногам. Повернулся он, взгромоздился на бабцу. Уткнулся глазами в ее пустые глаза. А бабца уже раздвигала холодные ноги. Изогнулся Василий. Сам припал к несвежему рту, сам отдавал в него молодое свое дыхание. А бабца с наслаждением пила под грузом его молодого тела.

Забыл Василий Оленьку, о которой мечтал по ночам в ожидании брачной ночи, забыл все, что ни есть на свете, забыл самого себя. Звала плоть его на грех. Вот уже бабцына зрелая грудь выглянула из-под ситцевого платья и заныла под его пальцами. Вот уже приподнялся он, задыхаясь, чтобы, опустившись, боле не иметь дороги назад, как вдруг каркнула ворона за окном. Опомнился Василий, сбросил с шеи веревку.

– Уйди, старая! – выпалил он.

Взвизгнула бабца. Глаза ее нехорошо загорелись. Взвилась над ним. Затряслась так, что слышно было, как глухо звенят ее кости.

– Ты пожалеешь, что назвал меня старой, – просипела она. – Завтра приду, тогда посмотрим, кто из нас стар, а кто молод.

С этими словами она выпорхнула в дверь, бубня проклятия, а Василий сразу провалился в сон глубокий, как темнота за окном. Проснулся он поздно утром, ощущая острую ломоту во всем теле. Припомнил все, кряхтя тяжело поднялся с постели, дошел до зеркала. Там предстало ему изношенное, осунувшееся лицо.