Пляски бесов

– В ту ночь, когда турки спалили церковь в Волосянке, – заговорила она, шамкая беззубым ртом, – они пришли и сюда – в Тухлю. Все мужчины были убиты. А женщины, оплакивая свою горькую долю, поклялись всем поколением носить вышиванки, расшитые черными нитками. Черные вышиванки надевали и на свадьбы, и на похороны. Много рубах вышила я, – приговаривала старуха, показывая Сергию свои исколотые пальцы. – Но только дважды мне заказали черную вышиванку. Один раз – на траур. А во второй – для красоты жинка хотела. Но забрала она рубаху, и сразу случилась с ней беда. Пришлось ей носить черную вышиванку как траурную. Нитки я тебе дам, – старая мастерица поднялась с места. – Но и ты мои слова своей дочурке передай.

Сняла старушка с сундука, стоящего в углу, две расшитые подушки, ивовую корзинку и деревянную кадку с веретенами. Скинула прикрывавший его цветной килим и подняла тяжелую крышку. Пахну´ло в нос Сергия лавандой, мятой и пижмой, коими нитки были обложены от моли. Чихнул Сергий. А старуха уже доставала из сундука несколько мотков черных ниток.

– Денег не возьму, – шамкала она, укладывая нитки в раскрытые ладони Сергия. – Пусть они станут рождественским подарком твоей дочке и пусть принесут ей счастье.

Многого бы не случилось, не попади в то черное варево, что поднялось в груди у Сергия, стопка самогона. Не поднялось бы оно к голове, и не пошел бы язык Сергия гулять. Но вернулся вдовец в Волосянку, передал нитки Стасе и захотелось ему поговорить. Вышел он из дома, направился в кабак. А там уже распивали самогон Тарас и Мыкола. Присел Сергий к ним в компанию. Налили и ему стопку. Опрокинул ее Сергий в рот и за другой потянулся. И вот уже рассказывает он, по какому поручению Стася гоняла его в Дрогобыч, да как он объездил весь Львов. Да еще для пикантности рассказа добавляет, как повстречал на площади во Львове у памятника Тарасу Шевченко студентов. И как будто говорили там в толпе об интеграции с Европой и ассоциации, которая между ними – Европой и Украиной – будет подписана не позже чем через два года. И про то рассказал, как прошелся между ярмарочных палаток, в которых продавали горячие чаи с пряностями и блины с варениками. Да ведь и по Львову ряженые ходят, продолжил Сергий, и там колядки поют. И во Львове, как у них в Волосянке, приветствовали в это утро словами: «Христос народился», а Сергий чуть язык не отморозил, отвечая каждый раз: «Славимо Його!» А еще трезвонят там колокола таким праздничным звоном, что не чета им колокол волосянский. Но и, шутка ли дело, соборы у них… На этом месте Сергий смолк, снова расплакался, предварительно смахнув с головы шапку и выпуская в нее слезы, смешанные с горячим дыханием. Не стерпеть ему было обиды за сельских предков своих гуцулов, которых чванливые горожане запускали в город только по утрам, а к вечеру выдворяли. Словно недостойны были гуцульские ноги, обутые в кожаные лапти, ходить по улицам Львова, уложенным мелкой брусчаткой. А веселые сафьяновые безрукавки, вместо того чтобы радовать глаза горожан, мозолили их. Потянулся Сергий за опустевшей стопкой, а Тарас заботливо подлил в нее самогон. Всколыхнулась и в Тарасе обида за предков своих, которых с наступлением вечера львовяне прогоняли за рогуль. Пустил и он скупую слезу, застрявшую впрочем в белой щетине, покрывавшей его щеки.

– Бо теперь у нас три семьи во Львове квартиры имеют, – проговорил он.

– То не в центре, – вставил Мыкола.

– Ничего, скоро и центр мы займем, – ответил Тарас.

– Дочку отправлю во львовский университет учиться, – стукнул Сергий кулаком по столу. Хотел он еще что-то сказать про сафьяновые безрукавки, которые его предки надевали на расшитые рубахи, отправляясь торговать мняском, бульбой да цыбулей в город, как предстала перед ним в тумане воспоминанья старая мастерица. Эге, вот откуда ниточка повела, подумал Сергий, вот оно где все сошлось – город, из которого в былые времена гнали гуцулов, и старуха, одетая в гуцульскую одежду. Вот почему потянула его старое помянуть! Из-за гуцульской жилетки той! И тут не удержался Сергий, да и рассказал компании про мастерицу. Да еще и историю Тухли, одевшейся в черные вышиванки, поведал вдобавок. И на этом месте разрыдался вконец – слишком много горя предки его приняли, и теперь все его принимал на сердце Сергий, посылая в рот стопку за стопкой. Разревелся в три ручья и Тарас, слезы повисли каплями на его бороде, и нет-нет да и стекали в полную рюмку, которую он выпивал махом, и, может, потому не приходило к нему облегчение. И вот Тарас, перебрав все зверства, учиненные татарами, включая спаленную церковь, произнес то имя, которое прошлой ночью Богдан отчаялся прочесть по губам слепого Зиновия, и заплакал уже по Светланке. Сергий, уже было иссякший, с новыми силами зарыдал о Дарке. Прослезился и Мыкола. Слезы, скопившись в его вывернутых веках, встали, как вода в чаше. Но Мыкола добавил к ним новых, и они обильно прокатились по его щекам.