Пляски теней (СИ)

– Твоя квадратура солнца и луны разрушительна, и единственный, кто делает тебя устойчивой, это я, – он показывал жене свою космограмму, исчерченную зелеными аспектами. – Видишь, это гармоничные линии на моей карте. Я уравновешиваю твой хаос, твою внутреннюю расколотость, без меня ты рассыплешься. Тебя может спасти лишь жертвенность, полное растворение в семье, в нас с Игорьком. Вспомни об архетипе великой целительницы. Жертвенность, доброта, забота о нас – вот что тебя спасает. Кроме того, великое благо, что мы живем рядом с моими родителями. Их молитвы, как бы мы не иронизировали на этот счет, выравнивают твою нравственную путаницу, твою внутреннюю неразбериху. Ты не должна об этом забывать.

– Да, конечно, конечно, – отвечала Маша. Но привычные рассуждения о кармическом браке, о внутреннем духовном раздвоении, которое может выровнять лишь он, ее муж, человек исключительных дарований и способностей, о нравственном долге перед теми, кто отмаливает ее врожденные духовные изъяны, больше не действовали на влюбленную женщину. «Странно, что за такими пышными словами может скрываться пустота – думала она, – пустые скорлупки, бесконечная пустая болтовня».

По вечерам Николай читал «Анну Каренину», чтобы соотнести события своей распадающейся семейной жизни и драму героев Толстого. «У тебя кто-то есть, да? да?» – бесконечно спрашивал Николай жену и, не получая ответа, опять уезжал в Москву, туда, где нет ни этой, ставшей уже совсем чужой женщины, ни этого постылого дома, ни родителей, с их участливыми, сострадательными взглядами.

ГЛАВА 20

БИБЛЕЙСКАЯ НАПАСТЬ

Однако разрушение деревенской идиллии было связано не только с вторжением в этот закрытый, тщательно оберегаемый мир внешнего человека. Другая, более жестокая напасть обрушилась на семью священника. У отца Петра обнаружили редкое, неизлечимое заболевание.

На фоне этой древней, библейской болезни, которая подобно апокалипсическому зверю пожирает плоть еще живого человека, превращая его в обезьяноподобного уродца, все казалось мелким, несущественным.

– Что ж это за наказание? – печалилась матушка. – Жили себе мирно, не грешили, Боженьке молились, а тут вдруг напасть такая! Машенька, – обращалась она к своей невестке, – спроси у своего доктора, может, мы не поняли чего? Диагноз, может, ложный?

Бедного батюшку таскали по врачам, прослушивали, просматривали, делали бесчисленные инфекционные посевы, но … и провинциальные врачи, и столичные светила вздыхали и, скорбно качая головой, диагноз подтверждали.

По ночам матушка Нина, мучимая новыми страхами, плакала. Ей было жалко мужа, жалко себя. «Жили себе потихоньку да помаленьку, не торопясь, боженьке всегда исправно молились, а тут экая беда!  Господи, за что ж такая судьба нам? – сетовала матушка. – Господи, за что? За милосердие, тобой же посланное, нас наказываешь? Всю жизнь людям отдавали! Молились за убогих грешников, от радостей жизни отказывались во имя чего? Чтобы на старости лет столкнутся с такими испытаниями?».

Смутные подозрения рождались в ее уме. «Может, чего не так мы делаем, – думала она, – может, какие грехи неисповеданные есть, может, чего не видим в делах своих? «Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего!», – читала попадья великопостную молитву Ефрема Сирина, надеясь, что Господь вразумит ее, сжалится и чудом своим, благодатью своей божественной исцелит ее батюшку, уничтожит эту пакость, эту Печать зверя, этот знак отверженных библейских грешников. Во сне матушке приходили страшные образы, она видела сухопарых, жилистых уродцев с лицами, напоминающими смеющихся фавнов, и телами, изъеденными крупными лиловыми язвами.

Матушка с ужасом смотрела на мужа и видела, как меняются его очертания. И без того худенький, он еще больше осунулся, побледнел, истончился весь. Когда-то подогнанная по фигуре ряса теперь смотрелась мешковато, реденькая бородка совсем побелела, он стал молчалив, а главное – у него появилось какое-то чужое, отрешенное выражение глаз, словно батюшка уже смирился со своей болезнью, опустил руки и ждет неизбежного конца. По привычке он еще нагружал себя домашней работой: что-то без конца мастерил, выпиливал, шлифовал, но теперь в его движениях появилась плавность, неторопливость, порой он останавливался и задумчиво смотрел вдаль, словно там, поверх темнеющих верхушек деревьев, он видел нечто особенное, сокрытое от глаз простого человека, и это нечто наполняло его тихой грустью и давало силы жить.