Пляж на Эльтигене

10

«Это невозможно и никогда не будет возможно», — сказала она. А прошло два дня, и она осталась с ним на всю ночь. И была-то за это время одна случайная вечеринка, где они встретились снова и оба чувствовали себя лишними.

Теперь они были вместе. Она лежала рядом с ним. Не глядя на Людмилу, он видел ее обнаженную шею, скрытую черными кружевами грудь. И белую руку, которую она закинула за голову, разметав по подушке волосы и устремив неподвижный взгляд в потолок.

Все было обычно и страшно своей обычностью. Потому что рядом была она. У него было такое чувство, что если в следующий миг он не узнает, о чем она думает, то разразится катастрофа. Он курил беспрестанно, пока она не остановила.

— Хватит, — сказала она, приподнявшись на локте и мягким движением откинув волосы. — Пожалей себя… и меня. Договорились? Ведь и завтра будет день.

Когда рассвело, она заснула. Он встал, выпил холодного чаю, который остался с вечера, и закурил сигарету, глядя на светлеющий над крышами домов край неба. В воздухе чувствовалась полная неподвижность. Дым из котельной никак не хотел уходить вверх, нагромождался над трубой и все время срывался вниз. Постепенно тонкой тающей кисеей растекался над крышами. Сквозь эту кисею брызнули первые лучи солнца.

Ему хотелось, чтобы Людмила оставалась в постели: нравилась голова на подушке с темным венцом волос, тонкие руки, лежавшие поверх одеяла. Он попытался вообразить ее жизнь, подумал, что так же она встречала рассвет с кем-то другим. И слава богу, она умела обходиться без лишней нежности, без слез и клятв, которые надо потом нарушать.

— С добрым утром, — сказал он, когда понял, что она проснулась. Ему удалось заметить мгновенное удивление, мелькнувшее в ее глазах.

— Доброе утро, — ответила она.

— Хочешь кофе? по-турецки? по-европейски? по-американски?

— А как называется «обычно»? — сказала она.

Едва он вышел на кухню, она тотчас встала, и он не успел ее остановить. Когда вернулся, Людмила уже стояла одетая во вчерашнее платье, ногами нащупывая туфли.

— Когда у тебя самолет? — спросил он.

— Еще не скоро, — ответила она. — В семнадцать сорок.

— Это нелепо, — сказал он. — Неужели ничего нельзя изменить?

— Нет, — сказала она, расчесывая волосы перед осколком зеркала. — Я должна была ехать в понедельник. И задержалась, как видишь.

— Тогда это замечательно, — сказал он. — Тебя будут провожать?

— Нет. Я люблю уходить из дома одна. Ни к чему лишние слова, лишние сожаления. Правда?

Выражение ее глаз говорило о другом, и Гошка не мог понять, что оно означает. Людмила была вся напряженная и одновременно какая-то спокойная, как будто безразличная ко всему. Точно должна была держать ответ сама перед собой. А он был абсолютно ни при чем. Но ожидание ответа ее тревожило. Он вдруг подумал, что для нее минувшая ночь значит гораздо больше, чем для него, и она осталась вовсе не потому, что он встретился. Просто в ее жизни произошло что-то важное, скрытое от людей. Теперь она готова пожалеть об этом, она медлит и опасается, как бы не вышло потом длинной и пошлой истории.

«Успокоить ее, что не выйдет? — подумал Гошка. — А что это даст?..»

Даже теперь она не стала более доступной и понятной, и он не знал, что она скажет и как поведет себя в каждый следующий миг. Оставалось положиться на волю случая. Людмила ни одним словом не показала, что такая ночь может повториться.

Они вышли вместе. Он не мог смотреть на нее. И все же смотрел. Это было прекрасно, что она шла рядом. Вокруг спешили люди, сияло солнце. А они никуда не спешили, потому что до отлета оставалось много часов. Проблемы отошли на время, и то тайное, что было между ними, что связывало их, перестало наконец казаться тяжким, открыло надежду, сделало мир легким и праздничным.

С таким же легким чувством он поехал на аэродром. И хотя лететь ей предстояло не больше трех часов, добирались они до аэродрома вдвое дольше.

Потом шло обычное: регистрация билетов, сдача багажа. Обстановка вернула Гошку и Людмилу к действительности, оба поняли, что расстаются.

Мигали световые табло, кучились, собирались и таяли темные очереди. Людмила стояла молчалива, бледна, сдержанна, словно кого-то ждала, а может быть, заранее покорилась всевластию техники, которая должна была оторвать ее от всего привычного, близкого, дорогого и кинуть в бездну забот.

Гошка попробовал выразить эту мысль, но Людмила непонимающе улыбнулась.

— А вот и наши, — сказала она, стрельнув глазами в толпу.

Подошли трое. Солидные дяди с портфелями, напряженно-веселые, шумливые, разящие тройным одеколоном. Поговорили о чем-то непонятном для Гошки. Опять мир открылся в новом измерении. Он попытался представить, каково же место Людмилы в том мире. Она играла явно подчиненную роль, потому что не была шумна и величественна. Но уже то, что она была причастна к какой-то непонятной, таинственной деятельности, казалось ему замечательным.