Пляж на Эльтигене

Качества, которыми он наделял ту девочку, ничуть не помешали ей устроиться самым обычным образом. Бесцветная, тривиальная история с замужеством только подчеркивала, что на месте идеала оказалась пустота. Надо было добраться до Полярного круга, чтобы понять свою ошибку.

Он был доволен, что так произошло. А выдумка все же осталась. И когда в кабаках начинали говорить о женщинах так, как о женщинах говорят в кабаках, Гошка иногда перебивал:

— Знали бы, какая однажды мне встретилась женщина!

И никто не догадывался, о чем идет речь.

Теперь он был свободен. Никто на его свободу не покушался. Людмила улетела в свой Георгиевск, где были дома из стекла и бетона. Были другие люди и ее работа — частица чего-то огромного, что она сама скрывала. А чего скрывать, когда весь поселок знал, что там какой-то не то химический, не то космический… во всяком случае «центр».

— Знали бы вы… — говорил он, удивляясь тому, что приходят новые воспоминания. Это стало привычкой.

Прошло время, и он уже не мог вообразить Людмилу с другой прической, в другом платье. Ее возвращение стало событием.

— Ну как Георгиевск? — спросил он. — Как степь, дома из стекла и бетона?

— В порядке, — ответила она улыбаясь.

— И тушканчики прыгают?

— А что им сделается?

После перерыва встречи стали более тяжкими, чем он мог думать. Не находилось нужных слов, игра потеряла смысл. Людмила пробовала заговорить с ним обычным шутливым тоном, не допускающим никаких обязательств. Но он отклонил эту возможность. И получалось так, что говорила все время она, а он молчал.

Отчим, увидевший их вместе, устроил в тот же вечер сцену. Была мать, была Катя. И старуха, накрывшись пледом, сидела в углу.

— Я замечаю, Людмила, — сказал отчим скрипучим голосом, — что этот молодой человек преследует тебя. И тебе это нравится. Нам еще не хватало такого родственничка. Прошу тебя обдумать мои слова. Бери пример с Кати…

И в наступившей тишине вдруг отчетливо прозвучали слова старухи, не принимавшей участия в разговоре:

— В чем это, интересно?

Иван Васильевич увидел устремленный на него недремлющий взгляд и понял, что ни страхом, ни криками не сломить упрямство восьмидесятилетней старухи. Он нервно заходил по комнате и, остановившись перед женой, сказал, раздельно отчеканивая каждое слово и даже приподнимаясь на носках, что должно было свидетельствовать о высшей степени его самообладания:

— Прошу отныне, чтобы твоя мать не вмешивалась в подобные вопросы. Она в них никогда не разбиралась…

Марья Кирилловна, как обычно, подняла платок к глазам, и опять в наступившей тишине прозвучал голос старухи:

— В чем это, интересно?

Не встретив энергичной поддержки со стороны Марьи Кирилловны, отчим перестал колебаться. От его самообладания не осталось и следа.

— Я скажу! — крикнул он. — Чего бы это ни стоило. Уезжайте и командуйте там, где это любят. Здесь я командую! Вы не сумели свою жизнь устроить… да-да, не сумели! Так не мешайте другим!

Старуха откинулась, побелев еще больше, если это только было возможно. Людмила увидела отчаянное лицо Кати и услышала ее тонкий сверлящий вскрик:

— Как вы смеете!..

Марья Кирилловна сказала глухим голосом, в котором слышались рыдания:

— Иван!

Иван Васильевич взялся за сердце и поспешно вышел из комнаты.

Одной такой сцены было достаточно, чтобы встречи стали мучением. Людмила старалась избегать объяснения с Гошкой. Она видела, как он слоняется возле проходной с мятыми цветами, надеялась, что он исчезнет, и заранее об этом сожалела. Но то же самое повторялось вновь. В конце концов, когда она решилась раз и навсегда разрушить сомнения, случилось событие, от которого переполненный слухами подъезд гудел три дня.

Вернулся бывший муж.

Людмилу предупредили, и она не пришла домой. Разговаривала Наталья Петровна. Разговор, видно, вышел крутой. Во всяком случае, бывший не стал разыскивать Людмилу. Зато принимался с каждым встречным рассуждать об искренности отношений между людьми и сложности жизни. Чего приезжал — осталось тайной. Заметили только, что одет он был с иголочки. Соседей узнал, со всеми раскланялся. Когда уехал, все опять осудили Людмилу — шутка ли, упустить такого парня? Еще бы плакала-убивалась, другое дело, можно было и пожалеть. А она ходила как каменная.

Увидев ее через несколько дней, Гошка уже не засиял, как прежде. В его облике не осталось и следа той обычной бравады, без которой его было трудно вообразить и без которой он так проигрывал. Осталась отрешенность и какая-то отчаянная решимость.

Людмила встретила его шуткой по поводу своей вечной занятости.

Гошка рассыпал цветы и стал поднимать их по одному.

— Я все время притворяюсь, — сказал он, выпрямившись. — Улыбаюсь, будто меня собираются фотографировать. А мне не смешно. — Увидев, что Людмила молчит, сбился, заговорил торопливее: — Моего желания, конечно, мало, но я хочу, чтобы мы встретились. Не в проходной, не так! И кое-что обсудили. Или мы сделаем это? Или… что?

Она помогла ему, быстро коснувшись пальцами руки.

— Я уезжаю, — сказала она. — Надолго. Правда, к сожалению. А то, что ты говоришь, невозможно. И никогда не будет возможно.