Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи

Елена Радченко, чей муж был Тореро, сама танцевавшая «Кармен-сюиту», рассказала мне, как показывала свой вариант Альберто Алонсо («чтобы он решил, могу я танцевать или нет»). Алонсо объяснял ей значение практически каждого движения. И движение, про которое Плисецкая говорит «это пистолет, это выстрел, ружье» (когда она поддерживает двумя руками поднятую вверх ногу), Алонсо объяснял куда более прямолинейно: «Он мне знаете что сказал? “Вот у меня это означало: ну что, мальчик, готов?” (на самом деле Елена употребляет другое слово, куда более прямолинейное и грубоватое, но я не рискну написать его здесь, надеясь на понимание и воображение читателя. – И. П.)». Сергей Радченко подтверждает: «Было такое. Он кубинец, он раскрепощенный».

Виктор Барыкин, много лет танцевавший Хозе, добавляет свою ноту: «Есть сцена, где она подшучивает над неопытностью Хозе – пытается ногой коснуться причинных мест, так скажем. Достаточно интимный момент, тут нужно очень точно сыграть, чтобы не было похабно, но в то же время понятно, о чем речь. Она делала это очень тонко, остроумно, но каждый раз по-разному. Приходилось постоянно быть настороже, держать особую дистанцию. Чтобы не получить».

Майя Плисецкая признавалась, что ее героиня «больше, чем последующие Кармен» испытывала сначала Хозе, а потом Тореро: «Больше того, я его хотела испытать, как он даже выдерживает мой взгляд. Поэтому я сидела в одной позе – она стала очень известной. Но это было от этого. <…> Альберто поставил восемь поз. Остальные делали послушно восемь поз. А зачем мне? Я смотрю на него – как он реагирует. Сережка иногда вздрагивал от моего взгляда – а вот это так и надо было».

«Подобное действительно может “вогнать в краску” ревнителей балетного целомудрия, – писал известный советский балетный критик Борис Львов-Анохин. – Во всем издевка и вызов, готовность к любой потасовке и травле, непреодолимое желание дразнить, приводить в бешенство, доводить до неистовства. Опасная игра с жизнью и смертью, насмешливый пляс на острие ножа, у края пропасти. Почти каждая поза, каждое движение – пластический образ дерзких и диких выходок, отчаянного своеволия. Эта Кармен словно язык показывает всем правилам пластического приличия, извечной хореографической красивости».