Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет (сборник)

– Не знаю, есть ли для вас в этом смысл, – ответила женщина. – Она ведь… То у нее бывают хорошие дни. То вдруг плохие. Это как повезет, заранее не угадаешь. Иногда мне кажется, что она нарочно. Ну, например, сидит весь день, и кто бы ей что ни сказал, в ответ одно и то же. Я в полном порядке, готова к любви. Заладит – и давай, и целый день одно и то же. Я в по-олном поря-адке, гото-ова к любви. Вы не представляете, как она меня этим доводит. А на другой день вдруг начинает разговаривать нормально.

И вновь она и голосом, и смехом – на сей раз полуприглушенным – напомнила мне Эльфриду. Настолько, что я решила уточнить:

– Вы знаете, мы с вами, наверное, встречались. Вспоминается, как однажды к нам зашел отец Эльфриды с ее мачехой… или это был только отец, но с кем-то из детей…

– А, нет, это была не я, – перебила меня женщина. – Вы подумали, что я сестра Эльфриды? Здорово. Это я так старо выгляжу!

Я принялась оправдываться – дескать, толком ее не рассмотрела, и это было правдой. На дворе октябрь, низкое предвечернее солнце било мне прямо в глаза. А женщина стояла против света, так что ее черты и выражение лица приходилось угадывать.

Нервно передернув плечами, она сказала со значением:

– Эльфрида – моя биологическая мама.

Ма-ма… Она что – ее дочь?

Затем она, не очень вдаваясь в детали, рассказала мне историю, которую, надо думать, проговаривала часто, поскольку это была главная история в ее жизни, главное приключение, которое выпало ей, и только ей. Ее удочерила семья в Восточном Онтарио, эти люди стали ее единственной родной семьей («и я их очень люблю»), а потом она вышла замуж и родила детей, которые успели стать взрослыми, прежде чем она почувствовала необходимость выяснить, кто ее настоящая мать. Это оказалось не так-то просто: во-первых, из-за того, что документы имеют свойство теряться, а во-вторых, из-за секретности («То, что она меня родила, держалось в строжайшей тайне»), но несколько лет назад ей все же удалось отыскать Эльфриду.

– И как раз вовремя, что самое интересное, – сказала она. – В том смысле, что как раз в тот момент Эльфрида стала утрачивать способность обходиться без посторонней помощи. Тут я и подоспела.

Я, растерянно:

– Надо же, я не знала.

– Конечно. В те времена, думаю, немногие это знали. Между прочим, когда за это берешься, предупреждают, что, если их отыщешь, для них это может стать шоком. Люди-то старые, и вдруг такая встряска. И тем не менее. Думаю, она не огорчилась. Вот если бы на пару лет пораньше, тогда не знаю.

При этом женщину окружала этакая аура победы, что не так уж сложно понять: если у тебя есть информация, способная поразить собеседника, ты ее на него вываливаешь, и она таки его поражает, в какой-то момент неизбежно возникает сладостное ощущение власти. В нашем случае это ощущение у нее, видимо, было настолько полным, что она почувствовала необходимость извиниться.

– Простите: я все о себе да о себе и не сказала даже, как я вам соболезную – насчет вашего папы.

Я поблагодарила.

– Вы знаете, Эльфрида мне рассказывала, как они с вашим отцом шли однажды из школы – они тогда еще были подростками. Идти вместе всю дорогу было нельзя, потому что… ну, вы ж понимаете, в те времена мальчик и девочка… в общем, их бы жутчайшим образом задразнили. Поэтому, если он выходил первым, он ждал ее там, где их дорога ответвлялась от шоссе, где-то уже за городом, а если первой выходила она, то ждала она. И однажды они шли вот так же вместе, и вдруг колокола как зазвонят, и вы знаете, что это было? Это был конец Первой мировой войны.

Я сказала, что эту историю я тоже слышала.

– Только я думала, что они тогда были совсем маленькими.

– Да ну! Как же они тогда могли из школы возвращаться, если были совсем маленькими?

Я объяснила, что, по моим сведениям, они просто играли, бегали по жнивью.

– С ними был щенок, песик моего отца. Его звали Мэк.

– Ну, может, с ними и впрямь был щенок. Может, он выбежал их встречать. У меня нет такого впечатления, чтобы она путалась в том, что рассказывает. Она до сих пор очень хорошо помнит все то, что связано с вашим отцом.

И тут до меня дошло, причем сразу две вещи. Первая – это что год рождения моего отца 1902-й, и с Эльфридой они примерно одного возраста. Так что действительно, скорее, они возвращались домой из школы, чем просто бегали и играли в полях; как странно, что раньше мне это не приходило в голову. Может, они говорили просто, что были в полях, то есть через поля возвращались домой. Может, никто никогда и не произносил слова «играли».

А второй вещью было то, что смирения и безобидности, которыми только что, как мне казалось, веяло от этой женщины, не осталось и в помине.

Надо было что-то сказать, и я сказала:

– Да, все вокруг нас меняется.

– Что верно, то верно, – сказала женщина. – Люди все вокруг себя меняют. Хотите знать, что говорит Эльфрида о вас?

Так. Вот оно, я так и знала.

– И что же?

– Она говорит, что вы умная, но далеко не настолько, как сами о себе воображаете.