Плюс-минус бесконечность

Анжела действительно уже сидела на своем полотенце, слушая разговор старших, — совершенно очаровательный ребенок: розовый после дремы, в растрепанных солнечных кудряшках… Вот сейчас Настасья Марковна не удержится и расхвалит ее, назовет привычным ангелом, потому что девочка действительно остро напоминает сейчас полусонного купидончика с какой-нибудь сладкой картины восемнадцатого века.

— Анжелой ее зовут? А брата — Кимом? Плохо, — строго сказала женщина, без всякого одобрения пристально разглядывая ребенка. — Клички собачьи, а не имена. Если крестить их, то другие давать надо, русские.

Его словно окатило водой: вот дурак-то! Она обычная религиозница, и больше никто. Никакой не ученый, а всего лишь бабка старорежимная — лет-то ей сколько? Между пятьюдесятью и шестьюдесятью? Просто одета и говорит по-городскому, потому и кажется, что умная и всякое такое… Родилась до революции, а мать с отцом вообще, наверно, контра отпетая, вот и накачали ее. И Аввакумом она восхищена не как борцом и бунтарем, и даже не как интересной исторической личностью — а в прямом смысле верит всем небылицам, которые он там понаписал (читая их, Илья всегда внутренне по-доброму усмехался, делая отсталому старику скидку на то, что тот родился в темные времена) про всяких там бесов на печке, ангелов, ходящих сквозь стены… Надо же, у его брата и сестры — не имена, а клички!

— Ладно, разберемся… — сразу внутренне отгораживаясь от собеседницы, пробормотал Илья и обернулся к сестре: — Собирайся давай, наши там, небось, уже позавтракали.

Он принялся торопливо складывать так сегодня и не пригодившийся этюдник, все время ощущая на себе настороженный взгляд женщины и невольно ежась от него. Досада на себя самого не отпускала, и он буркнул в сторону:

— В крайнем случае, вырастут — сами решат… Хотя к тому времени уж и церквей-то, наверно, не будет, так что чего им решать-то…

— А если не вырастут? Маленькими умрут? — вдруг резко бросила Настасья Марковна.

Юноша выпрямился, чувствуя, как губы дрожат:

— Вы — это… Вы совсем уже… — захотелось нагрубить, но почувствовал, что выйдет несолидно, как у обиженного пионера, и он закончил, как мог, спокойно: — А если и так — правда ведь никто не застрахован — то, сами понимаете, тогда и подавно все равно будет.

Она вздохнула, на сей раз действительно глядя на Илью, как на недоумка:

— Да уж, понимаю, конечно… — и непонятно добавила: — Просто минус еще одна бесконечность…

Анжелка, уже накинувшая платье, топталась на своем зеленом островке, силясь впихнуть ноги обратно в сандалики, не расстегивая их, — это удалось, и девчонка унеслась в ажурно-золотую тень «на подскоках», не оглядываясь на брата.

— До свиданья, — сказал он и тут же с неудовольствием понял, что теперь все лето ему придется здесь, в Заповеднике, бегать от этой полоумной тетки, прятаться, чтоб не столкнуться взглядом и снова не повестись на лишний разговор.

— А крестить их все равно надо, — словно не слыша, продолжала Настасья Марковна. — Самое страшное, если так умрут. Хуже ничего и быть не может. А ведь дети — всякое может случиться… Скарлатина, например… — и при этом слове у нее непроизвольно дернулось и потемнело лицо.

«Я — гад, — в секунду прозрел Илья. — У нее точно ребенок когда-то умер — от скарлатины. Поэтому она такая и странная. Ищет утешения в религии — как не понять человека… У тезки ее, Авакумовой жены, вообще не сосчитать, сколько детей перемерло».

— Сейчас — пенициллин изобрели… — пробормотал он, невольно смягчаясь. — Мы с Анжелкой два года назад вместе переболели… Таблеточки такие белые попили — и как рукой…

— Да это я к примеру, — с едва заметной горечью отозвалась она. — Вообще — мало ли что… Но знай на всякий случай: ты, как человек крещеный, и сам можешь окрестить кого-то, если срочно нужно, а священника нет. Например, тяжелобольного, умирающего. Неважно, ребенка или взрослого.

— Сам? — искренне удивился Илья. — Комсомолец, в рабочую изостудию хожу — и окрестить? Умирающего? Как поп? Зачем? И, главное, как?

— Ну, Илья-а!! — прогудела откуда-то из тени сестра. — Ну, пойдё-ом! Ну, мне жа-арко!

— Очень просто, — пожала плечами женщина. — Берешь любую воду, хоть из лужи, хоть из чайника. Говоришь: крещается — в смысле, крестится — раб Божий такой-то, только имя обязательно должно христианским быть, нашим то есть, русским. Потом три раза брызгаешь на него водой. Первый раз говоришь — во имя Отца, аминь, второй — и Сына, аминь, третий — и Святаго Духа, аминь. Видишь, как просто. Сложней — зачем…

— Ну, Илья-а! — требовательно раздалось с дорожки.

— Беги, — слегка подтолкнула Настасья Марковна. — Будет еще время обсудить. Пока просто запомни, и все.

— Иду-у! — отозвался он вбок и, хотя знал, что запоминать ничего не будет, потому что незачем, но, не желая обидеть несчастную старуху, наскоро повторил всю нехитрую формулу домашнего крещения от начала до конца и добавил: — Ничего сложного.

— Да. И плюс бесконечность, — с проблеском улыбки отозвалась она.