Плюс-минус бесконечность

Он точно не знал, что означает это слово, но надеялся, что того, кто накликает беду. Женщина ахнула, двумя руками схватившись за лицо. Так они и стояли друг напротив друга, и смотрели друг другу в глаза, оба с отчаяньем — но разного свойства. Наконец, ее взгляд смягчился, она сделала шаг к Илье и осторожно взяла его за руку повыше запястья:

— Не надо нам стоять здесь так… Пойдем потихонечку… Пойдем, мой хороший…

После своей неприличной выходки юноша почувствовал настоящее облегчение и, не встретив ответного выпада, смутился и дал себя повести. Настасья Марковна ничего не говорила, но от нее так и веяло настоящим, а не просто приличествующим случаю сочувствием, и ему вдруг пришло в голову, что в семье-то сочувствия ждали именно от него. Илья был там как бы выведен за скобки горя скорбевших родителей, и никто отчего-то даже не спросил о том, горюет ли он по нелепо погибшему братику и не нуждается ли в утешении, как Анжела. А эта посторонняя женщина вела его бережно и чутко, будто больного, не давая спотыкаться о мелкие камушки и трещины, и рука ее была так успокоительно тепла…

— Я что-то не то сказал… Вы — это… извините, — дрогнув сердцем, пробормотал Илья.

— Ничего страшного. У человека не каждый день умирают братья… — она чуть сжала его руку и указала на поваленную иву недалеко от пляжа: — Давай сядем. Потом, если захочешь, поплаваем.

Он все еще неловко нес остывающую буханку, обнимая, как щенка. Настасья Марковна улыбнулась, указывая на нее глазами:

— Можно? А ты оторви кусок моей булки…

Так, сидя на поваленном дереве и глядя на золотящийся впереди залив, они преломили хлеб и, не брезгуя друг другом, запили приятно холодноватым молоком из бутылки. Илья уже знал, что был несправедлив к Настасье Марковне, что она — хорошая, с минутку поколебался, не зная, трогать ли ее старую рану, но потом откинул сомнения, вдруг остро почувствовав, что с этой женщиной можно говорить обо всем:

— Скажите… Мне показалось… Если я ошибся, то простите… Но — у вас ведь тоже умер когда-то ребенок, да?

Она медленно кивнула:

— Да. Тридцать лет назад в спецдетдоме. От скарлатины.

Илья вздрогнул:

— Вас — что… незаконно репрессировали? — словно чьи-то шершавые лапки прошлись по спине: слышать-то он слышал, и не раз, но вот так, чтобы своими глазами увидеть человека, вернувшегося оттуда…

Настасья Марковна криво усмехнулась:

— Почему незаконно? Законно, наверное. Только законен ли был сам закон — вот вопрос… — Она выпрямилась: — Я дочь расстрелянного священника и жена замученного. Отца расстреляли в конце девятнадцатого, мужа забрали — без возврата — в начале тридцать первого. Меня тоже арестовали — ненадолго, но этого хватило. Нашу трехлетнюю дочку бабушкам не отдали, как они ни бились. Ее отправили в специнтернат — такой, где детям меняли имена и фамилии, так чтобы они никогда не узнали, кто их родители… Но меня через месяц выпустили. Почему — не знаю, так Богу было угодно. Я бросилась искать ребенка — это было почти невозможно. Пока искала, девочка заразилась в интернате скарлатиной, а пенициллина, как ты сам мне сказал там, в Заповеднике, тогда еще не было… Поэтому, когда я туда, наконец, правдами и неправдами, добралась, меня смогли только провести на кладбище.

Теперь уже Илья потрясенно молчал какое-то время, но потом спохватился и выдавил:

— Но ведь всех теперь реабилитировали… Наверно, и отца вашего, и мужа… Посмертно… Да?

Ее усмешка превратилась в горькую ухмылку:

— Нет. Хрущев реабилитирует тех, кто не совершил преступлений против власти и просто попал в конвейер. А мои близкие — совершили: они верили в Бога и призывали к тому других; это считалось преступлением, и они сознательно шли на него. Поэтому на реабилитацию папы и Геннадия я даже не подавала. Получить бумаги «об отсутствии события преступления», какие сейчас направо и налево раздают? Но они произошли — те события! Ни папа, ни муж сами не захотели бы такой реабилитации, потому что это означало бы, что я предала их смерть за веру… Их вольную смерть, которую они приняли, как… как Аввакум. Видишь — я тоже попадья, и имя у меня случайно или не случайно — такое же… Только вот силы не те — ни по острогам за мужем, ни по этапу… Когда со Шпалерной вышла — только и мыслей было: надо же, как легко отделалась, не калекой выхожу, не сумасшедшей!