Плюс-минус бесконечность

Настасья Марковна хмуро смотрела на черную с белым, будто игрушечную баржу, гордо разделявшую вдалеке одинаково кобальтовые море и небо. Илья оглушено молчал…

А поздно вечером, когда он завернул в узкий переулок, ведущий к дому, — смяв белым боком свесившиеся за забор ветви давно отцветшей сирени, у калитки снова стояла, выключив огни, неуклюжая, казавшаяся огромной «скорая помощь».

«Мама! — ожгло Илью. — Не выдержала…». Но уже на садовой тропинке он ясно услышал ее звонкий голос с веранды и решил: «Значит, Анжела…». Взлетел по ступенькам, толкнул хлипкую дверь: крепко прижав к себе самозабвенно обхватившую ее за шею дочку, мама полусидела на подлокотнике ветхого кресла, а напротив как раз силился подняться с затянутого холщовым чехлом дивана бледный, испуганный, но вполне целый и невредимый отчим. В центре комнаты одна девушка в белом халате застегивала внушительный медицинский чемоданище — и оставалось только мимолетно удивиться тому, как непринужденно она с ним обращается, — а другая просто стояла, убрав руки в карманы, и громко, равнодушно говорила:

— В следующий раз, если вы опять ошибетесь, — умрете. Сейчас вы остались живы только потому, что приняли одну таблетку. Если бы, как обычно, две, то мы бы вас не то что здесь не откачали, но и до больницы бы не довезли… Так что…

— Да все же пузырьки одинаковые — коричневого стекла… — оправдывался отчим… Наклейки похожие! Да и не думал я, что может попасться что-то опасное…

— Так что впредь — внимательно читайте названия! — неумолимо продолжала докторица. — И помните, что при определенных болезнях есть лекарства, принимать которые смертельно опасно!

— Надо же, как чувствовал, одну принял… Подумал — не очень, вроде, прихватило, можно и уменьшить… — продолжал пострадавший.

Юная врачиха усмехнулась:

— Сегодня это вас спасло, но вообще-то дозировку не нарушайте. Если врач сказал принимать две — значит, две. Только правильные…

— Клянусь! — прижимая ладонь к груди, заверил он спину своей спасительницы, уже направившейся на выход.

Когда все успокоилось, мама, то и дело смаргивая слезы, объяснила сыну, что дядя Володя по оплошности чуть не убил себя, проглотив таблетку не из того пузырька. Она тоже теперь принимала по совету врача таблетки от сердцебиения, изводившего ее почти до тошноты весь последний страшный месяц, и держала их в той же аптечке, где и муж хранил свои таблетки от астмы, подхваченной еще на фронте: воевал он почему-то только в холодных и сырых краях — то стоя по горло в ледяной воде, то сутками не вылезая из гнилых ядовитых болот… С тех пор, чуя приближение приступа удушья, он не пугался, а заблаговременно принимал две сероватые таблеточки — и с их помощью почти незаметно перемогался. Ему, конечно, и в голову не приходило, что безобидные «пилюльки», прописанные жене и стоящие в той же аптечке, в такой же маленькой баночке темного стекла, могут убить его — молодого крупного мужика, расписавшегося на Рейхстаге! Он и сейчас с трудом это постигал — но Анжела уже лезла к нему на колени, смешно бодаясь мягкой душистой головкой, — пусть не своя кровь, но частица любимой женщины, которая тоже была здесь, у его еще крепкого плеча, и теплые слезы мочили ему рубашку…